Дэвид Лоуренс - Сыновья и любовники
— Хорошо, — сказал Пол, глянув на чулок. — Отложи его.
Доус стоял растерянный, беспомощный от ярости. Морел обернулся.
— Извините, я на минутку, — сказал он Доусу и хотел бежать вниз.
— Стой, куда припустился! — заорал кузнец, схватив его за плечо. Пол круто повернулся.
— Эй! Эй! — в страхе крикнул рассыльный.
Из-за стеклянной перегородки своего кабинетика выбежал Томас Джордан.
— В чем дело, в чем дело? — старчески пронзительным голосом спрашивал он, подбегая.
— Да просто я хочу рассчитаться с этим… вот и все, — вне себя ляпнул Доус.
— Что это значит? — резко спросил Томас Джордан.
— То и значит, — сказал Доус, однако пылу в нем поубавилось.
Морел оперся о конторку, смущенно усмехнулся.
— Что у вас тут такое? — резко спросил Томас Джордан.
— Сам не знаю, — Пол покачал головой и пожал плечами.
— Не знаешь, не знаешь! — заорал Доус. Красивое лицо исказила ярость, он выпятил подбородок, изготовил кулак.
— Вы кончили? — громко, свысока спросил старик. — Подите займитесь делом, и чтоб я не видел вас здесь утром навеселе.
Доус медленно повернулся к нему всем своим крупным телом.
— Навеселе! — сказал он. — Кто это навеселе? Трезвый я, не хуже вашего.
— Слышали мы эту песню, — оборвал старик. — А теперь уходите, да поживей. Здесь не место хулиганить.
Кузнец презрительно, сверху вниз посмотрел на хозяина. Его большие, чумазые, однако отлично вылепленные руки беспокойно сжимались и разжимались. Пол вспомнил, это руки Клариного мужа, и его ожгло ненавистью.
— Уходите, пока вас не выставили! — резко сказал Томас Джордан.
— Кто ж это меня выставит? — заухмылялся Доус.
Мистер Джордан вздрогнул, шагнул к кузнецу и, небольшого росточка, крепко сбитый, показывая на дверь, стал напирать на скандалиста.
— Вон с моей фабрики… вон! — говорил он.
Он схватил руку Доуса.
— Не тронь! — сказал кузнец, дернул локтем, от толчка маленький фабрикант, шатаясь, отлетел.
Никто не успел его поддержать, старик натолкнулся на податливую, на пружине, дверь. Она распахнулась, Томас Джордан пролетел полдюжины ступенек в комнату Фанни. Миг замешательства, и вот уже и мужчины и девушки кинулись к нему. Доус постоял, с горечью посмотрел на все это и пошел прочь.
Томаса Джордана изрядно тряхнуло, он ушибся, но и только. Однако он был вне себя от ярости. Он уволил Доуса и подал на него в суд за оскорбление действием.
Полу Морелу пришлось давать показания на суде. Его спросили, с чего все началось, и он ответил:
— Доус воспользовался случаем оскорбить миссис Доус и меня за то, что однажды вечером я сопровождал ее в театр; тогда я плеснул в него пивом, и он хотел мне отомстить.
— Cherchez la femme![23] — улыбнулся судья.
После чего назвал Доуса дрянью и прекратил дело.
— Вы провалили дело, — рявкнул на Пола Джордан.
— Не могу с вами согласиться, — ответил Пол. — И ведь вы, надо думать, не хотели, чтобы его осудили?
— Тогда зачем, по-вашему, я подал в суд?
— Ну, прошу прощенья, если я показал не то, что надо.
Клара тоже порядком рассердилась.
— Зачем тебе понадобилось впутывать мое имя? — сказала она Полу.
— Лучше назвать его открыто, чем чтоб его шептали по углам.
— Обошлось бы и без того и без другого, — заявила она.
— Нас от этого не убыло, — равнодушно сказал Пол.
— Тебя-то, может, и нет, — возразила Клара.
— А тебя? — спросил он.
— Вовсе незачем было меня упоминать.
— Виноват, — сказал он, но голос его вовсе не прозвучал виновато.
Ничего, успокоится, беспечно подумал он. И Клара и вправду успокоилась.
Пол рассказал матери о падении мистера Джордана и о суде над Доусом.
Миссис Морел пытливо посмотрела на сына.
— Что же ты обо всем этом думаешь? — спросила она.
— По-моему, Доус дурак, — ответил Пол.
Однако же ему было очень не по себе.
— Ты когда-нибудь задумывался, чем это все кончится? — спросила мать.
— Нет, — ответил он, — все уладится само собой.
— Это верно, в конце концов все улаживается само собой, да только не так, как нам бы хотелось, — сказала мать.
— И тогда волей-неволей с этим миришься, — сказал он.
— Не так-то легко ты примиришься с тем, что тебе придется не по вкусу, — сказала она.
Пол продолжал быстро набрасывать эскиз.
— А ее мнение ты когда-нибудь спрашиваешь? — сказала наконец миссис Морел.
— О чем?
— О тебе, обо всем этом.
— Мне все равно, какого она мнения обо мне. Она по уши в меня влюблена, но это у нее не очень серьезно.
— Столь же серьезно, как твое чувство к ней.
Пол удивленно посмотрел на мать.
— Да, — сказал он. — Ты права. Наверно, что-то со мной не то, не умею я любить. Обычно когда она рядом, я и правда ее люблю. Иной раз, когда я вижу в ней только женщину, я ее люблю, ма. Но, когда она разговаривает и судит о чем-нибудь, я часто ее не слушаю.
— А ведь она не глупей Мириам.
— Возможно. И люблю я ее больше Мириам. Но почему же они не могут меня удержать?
Последний вопрос прозвучал почти жалобно. Мать отвернулась, сидела, глядя в одну точку, тишина была в ней, печаль и, пожалуй, самоотречение.
— Но ты бы не хотел жениться на Кларе? — спросила она.
— Нет. Вначале, может, и хотел. Но почему… почему я не хочу жениться на ней ли, на ком-нибудь еще? Иногда у меня такое чувство, мама, будто я приношу женщине горе.
— Каким образом?
— Сам не знаю.
Он продолжал рисовать с каким-то даже отчаянием; ведь он коснулся самой сути своей тревоги.
— А что до желания жениться, — сказала мать, — у тебя впереди еще уйма времени.
— Да нет, ма. Я даже люблю Клару, и Мириам любил, но жениться, отдать себя им не мог. Не могу я стать чьей-то собственностью. Похоже, им требуется мое «я», а это я не могу им отдать.
— Тебе еще не встретилась подходящая женщина.
— И пока ты жива, не встретится, — сказал Пол.
Мать сидела очень тихая. Опять ее охватила усталость, словно последние силы иссякли.
— Поживем — увидим, мой мальчик, — сказала она.
Полу казалось, все возвращается на круги своя, и это бесило его.
Клара и вправду была страстно влюблена в него, и он в нее — когда им владела страсть. Днем он нередко забывал о ней. Она работала в том же помещении, но Пол этого не помнил. Он был занят делом, не до нее ему было. Она же, сидя в комнате спиральщиц, все время ощущала, что он наверху, физически ощущала его присутствие в этом доме. Она все время ждала, что вот сейчас он войдет в дверь, а когда он входил, ее это ошеломляло. И по большей части он забегал накоротке, а с нею бывал небрежен. Официальным тоном давал ей указания, держал ее в постоянном страхе. Она его слушала всем напряжением ума. Боялась что-то не так понять или не запомнить, но это было жестоко по отношению к ней. Ей хотелось прикоснуться к нему. Она знала каждый изгиб его тела под жилетом, и тянуло к нему прикоснуться. Начальнический голос доводил ее до исступленья… Хотелось прорваться через эту фальшивую маску, сорвать ничтожный покров деловитости, который придавал ему жесткость, вновь добраться до человека; но она не смела, и, не одарив ее ни каплей тепла, он исчезал, а ей опять не терпелось его увидеть.
Пол знал, что каждый вечер, когда они не видятся, Клара тоскует, и отдавал ей немало времени. Дни часто были для нее мукой, зато вечера и ночи наполняли обоих блаженством. В эти часы они молчали. Подолгу сидели рядом, или бродили во тьме, и лишь изредка обменивались какими-нибудь ничего не значащими словами. Но ее рука была в его руке, и в груди он ощущал тепло от недавнего прикосновения ее груди, и вечного разлада с самим собой как не бывало.
Однажды вечером они шли вдоль канала, и что-то не давало ему покоя. Клара чувствовала, он сейчас не с ней. Все время он негромко настойчиво насвистывал. Клара вслушивалась, и свист этот говорил ей больше его слов. Грусть и неудовлетворенность были в этой мелодии, и что-то подсказывало Кларе — не удержать ей Пола. Она шла молча. А когда подошли к разводному мосту, Пол сел и уставился на отраженные в воде звезды. Далеко он сейчас от нее. Она все думала свое.
— Ты так и останешься у Джордана? — спросила она.
— Нет, — без размышлений ответил Пол. — Нет, я уеду из Ноттингема, отправлюсь за границу… скоро.
— За границу? Зачем?
— Не знаю!.. Не по себе мне.
— Но чем же ты займешься?
— Мне сперва надо найти какую-нибудь постоянную работу, связанную с рисованием, и как-то начать продавать мои картины, — сказал он. — Я делаю успехи. Я это знаю.
— И когда ты хочешь уехать?
— Не знаю. Пока жива мать, я вряд ли уеду надолго.
— Ты не можешь ее оставить?
