Портрет леди - Генри Джеймс
Они вернулись в гостиную, где был уже сервирован чай, но, поскольку две дамы еще не вернулись, а Изабелла еще не успела полюбоваться видом из сада – главной достопримечательностью этого дома – мистер Озмонд без промедлений повел ее туда. Мадам Мерль и графиня уже распорядились, чтобы в сад вынесли стулья, и, поскольку погода была превосходной, графиня предложила пить чай на свежем воздухе. Пэнси отослали сказать лакею, чтобы он принес поднос с принадлежностями для чаепития в сад. Солнце спустилось ниже, золотой свет стал более густым, пурпурная тень, которая легла на горы и долину у их подножия, казалось, была раскалена, словно угли в затухающем камине, и пейзаж с этой стороны был окрашен не менее ярко, чем с другой, обращенной к закатным лучам. Все дышало особым очарованьем. Воздух был практически неподвижен, и распростершийся внизу ландшафт с благородными очертаниями гор, утонувшими в садах, долиной, оживленной многочисленными следами человеческого присутствия, представал во всей своей великолепной гармонии и классической грации.
– У вас такой довольный вид, что можно надеяться – вы вернетесь сюда. Вы выглядите такой довольной, что можно поверить, что вы вернетесь в эти места, – сказал Озмонд, подведя ее к краю террасы.
– Конечно, я вернусь, – ответила Изабелла, – несмотря на то, что вы говорите, будто жить в Италии – дурно. Что вы там говорили о естественном назначении человека? Интересно, не отреклась бы я от своего естественного предназначения, если бы осталась во Флоренции.
– Естественное назначение женщины – быть там, где ее более всего ценят.
– Задача – выяснить, где это место.
– Абсолютно верно. Женщина часто тратит очень много времени на это… Все дело в том, что она нуждается в том, чтобы ей сказали об этом прямо.
– Во всяком случае, что касается меня, это верно, – улыбнулась Изабелла.
– По крайней мере, я рад слышать, что вы заговорили о том, чтобы осесть. Мадам Мерль дала мне понять, что вы собираетесь вести кочевой образ жизни. Кажется, она говорила о том, что вы планируете кругосветное путешествие.
– Мне очень стыдно, но я должна признать, что я строю новые планы чуть ли не каждый день.
– Не понимаю, чего тут стыдиться. Это одно из величайших удовольствий.
– Это производит легкомысленное впечатление, – сказала Изабелла. – Каждый человек должен что-то выбрать и придерживаться своего выбора.
– В таком случае я лишен легкомыслия.
– Вы никогда не строили планов?
– Много лет назад я составил один и действую по нему до сих пор.
– Надо полагать, это очень приятный план, – заметила Изабелла.
– Он предельно прост и заключается в том, чтобы жить как можно спокойнее.
– Спокойнее? – переспросила девушка.
– Не волноваться… ни к чему не стремиться, ни за что не бороться. Отказаться от всяческих претензий. Довольствоваться малым.
Озмонд говорил это медленно, с расстановкой, делая паузы. Его глаза были прикованы к Изабелле. Это был взгляд человека, который решился на признание.
– Вы считаете, что это просто? – спросила Изабелла с мягкой улыбкой.
– Да, потому что это отрицание действия.
– Ваша жизнь была отрицанием?
– Называйте ее утверждением, если хотите. Она утверждает мое безразличие. Только заметьте – мое безразличие не врожденное. Это осознанное, осознанное отречение.
Изабелла силилась постичь, правильно ли она понимала этого человека. Шутит он или нет? Может ли быть, чтобы человек, поразивший ее своей сдержанностью, вдруг счел ее достойной откровения? И старалась понять, шутил он или нет. Почему мужчина, поразивший ее сначала невероятной сдержанностью, вдруг стал с ней таким откровенным? Однако это было его дело – а эти откровения вызывали живой интерес девушки.
– Не понимаю, зачем вам это было нужно – отречься от всего, – сказала она.
– Мне ничего другого не оставалось. У меня не было никаких перспектив, я был беден и не был гениальным, да даже особо талантливым – я очень рано понял себе цену. Однако запросы мои были невероятно высоки – я завидовал всего двум-трем персонам в мире. Русскому императору, например, или турецкому султану… Иногда папе римскому – из-за почета, который ему оказывали. Вот на такой почет я бы согласился; но сколь добиться этого было невозможно, а на меньшее я не был согласен, то я отказался от мыслей о славе. Джентльмен всегда имеет право относиться к себе с некоторым пиететом, а я, к счастью, был джентльменом. Я ничем не мог заняться в Италии – даже стать итальянским патриотом, потому что для этого нужно было покинуть эту страну[53], а она мне слишком нравилась, чтобы решиться на это. Вот я и прожил здесь много лет согласно плану спокойной жизни, о котором уже упоминал вам. Я совершенно не чувствовал себя несчастным. Не хочу сказать, будто меня ничто не заботило, но вещей, которые мне интересны, очень мало… Я резко ограничил их круг. События моей жизни касались только меня самого; например, мне удалось недорого купить старинное серебряное распятие (конечно, ничего дорого я никогда не покупал) или обнаружить, как мне однажды посчастливилось, на замазанной каким-то вдохновенным идиотом доске эскиз Корреджо![54]
Это жизнеописание мистера Озмонда прозвучало бы несколько сухо, если бы Изабелла полностью доверилась ему, но воображение девушки тут же «оживило» его, поспешив внести человеческие черты. Жизнь его, конечно, переплеталась с чьми-то другими жизнями больше, чем он желал признать; но, естественно, нельзя было ждать, чтобы он в этом признался. Изабелла отказалась от попыток спровоцировать мистера Озмонда на дальнейшие откровения – дать понять, что он сказал далеко не все, было бы слишком неделикатно, более того: это значило бы придать их отношениям более тесный характер. Определенно, Озмонд сказал ей
