Портрет леди - Генри Джеймс

о ней мнение. Как вам принятый между нами тон? – с улыбкой продолжал Озмонд. – Мне хотелось бы знать, как это все выглядит, так сказать, на свежий взгляд. О, я знаю, вы скажете, что слишком мало с нами знакомы. Конечно, все это было мимолетно, но понаблюдайте за нами в будущем, если представится такая возможность. Мне иногда кажется, мы как-то опустились, живя здесь среди чужих людей, лишенные ответственности за что-то или какой-либо привязанности, не имея ничего, что бы объединяло или поддерживало нас. Мы вступаем в брак с иностранцами, развиваем несвойственные нам вкусы, отказываясь от естественного предназначения. Позвольте мне добавить, однако, что я в большей степени отношу это к себе, а не к своей сестре. Она очень хорошая женщина – гораздо лучше, чем кажется. Сестра не слишком счастлива, а поскольку по натуре не очень серьезна, не склонна выражать это трагически – наоборот, она относится к этому с юмором. У нее отвратительный муж, хотя я не уверен, что она правильно ведет себя с ним. Впрочем, ужасный муж – тяжкий крест. Мадам Мерль дает ей великолепные советы, но советовать моей сестре – все равно что давать ребенку словарь, надеясь, что он сам выучит язык. Он сможет прочесть слова, но не составит из них фраз. Моей сестре нужна грамматика, но, к сожалению, она не имеет к ней способностей. Извините, что я надоедаю вам с этими подробностями. Моя сестра была права – я испытываю к вам такое доверие, точно вы член нашей семьи. Позвольте мне снять эту картину. Вам нужно больше света, чтобы рассмотреть ее.

Озмонд снял картину, поднес ее к окну и рассказал о ней много любопытного. Изабелла осмотрела и другие его сокровища; он давал ей пояснения, не перегружая излишними подробностями, а только теми, которые могли быть занимательными для такой юной леди в такой чудесный теплый день. Его картины, гобелены и все остальное, несомненно, были интересны, но спустя некоторое время Изабелла осознала, что главный интерес здесь все же представлял их хозяин. Он не был похож ни на одного человека из тех, с кем Изабелла сталкивалась раньше, – большинство из них укладывалось в несколько типов. Были, правда, одно или два исключения – например, девушка не могла отнести ни к какому типу свою тетю Лидию. Были люди, которых с некоторой натяжкой она могла назвать незаурядными – такие как мистер Гудвуд, ее кузен Ральф, Генриетта Стэкпол, лорд Уорбартон и мадам Мерль. Но в сущности, если взглянуть на них повнимательнее, эти личности можно было поместить в ту или иную категорию. Но Озмонд не принадлежал ни к одному типу – он был совершенно особенный. Мысль эта не сразу пришла ей в голову; но постепенно она стала отчетливой. В тот момент Изабелла просто почувствовала, что мистер Озмонд человек на редкость интересный. Это выражалось не столько в том, что он говорил или делал, сколько в том, что оставалось недосказанным, придавая ему исключительность. Он не стремился как-то выделиться из общего ряда; он был самобытен без того, чтобы вести себя эксцентрично. Изабелла никогда не встречала человека столь утонченного. Незаурядна была его внешность, незаурядны и малейшие движения души. Его густые, мягкие волосы, ясные, словно обведенные контуром, черты, прекрасный цвет лица, яркий, но не грубый румянец, ровная бородка и та легкость, та изящная стройность фигуры, когда малейшее движение руки превращалось в выразительный жест, – все эти особенности поразили нашу молодую леди и казались ей признаками необыкновенной эмоциональной глубины его натуры. Несомненно, мистер Озмонд был насмешливым и критически настроенным, даже капризным. Его эмоциональность властвовала над ним – возможно, чересчур: он отметал всякую «пошлую суету» и жил в созданном им мире, размышляя об искусстве, красоте и истории. Он во всем следовал только собственному вкусу – и только ему одному, что и отличало его так от других. Нечто подобное было в Ральфе – тот тоже считал, что смысл жизни в том, чтобы видеть прекрасное, – но если в нем это казалось некоей аномалией, смешным наростом, то в мистере Озмонде это было определяющим, а всему остальному оставалось лишь гармонировать с этим. Изабелла, конечно, далеко не полностью понимала его – смысл его речей иногда от нее ускользал. Порой Изабелле было трудно понять, что он имел в виду, – например, когда назвал себя провинциальным, что совершенно не соответствовало ее впечатлениям. Было ли это безобидным парадоксом, произнесенным для того, чтобы озадачить ее, или так проявлялась его сверхутонченность его необыкновенной натуры? Изабелла надеялась, что разберется со временем – такая перспектива казалась ей очень интересной. Если мистер Озмонд считал себя провинциалом, – каков же тогда должен был быть столичный житель? Изабелла задавала себе этот вопрос, хотя и была убеждена, что ее собеседник просто был сдержан в высказываниях, поскольку сдержанность подобного сорта – благородная сдержанность от чутких нервов и тонкого понимания вещей – абсолютно соответствовала благородному происхождению. В самом деле, это было доказательством почти исключительных качеств. Мистер Озмонд не принадлежал к легковесным людям, которые болтали и сплетничали обо всех и вся. Ему был свойствен критический склад ума – он немало требовал от других, но не меньше требовал и от себя, с достаточной иронией относясь к тому, что мог дать, – это было доказательством того, что заносчивостью он не страдал. Да и не будь он сдержан, не было бы той чудесной, едва заметной, постепенной перемены, которая произошла в нем за время их беседы и которая так очаровала и заинтриговала Изабеллу одновременно. Его неожиданный вопрос о том, каково ее мнение о графине Джемини, не мог означать ничего иного, кроме как возросшего интереса к Изабелле – вряд ли Озмонду нужны были помощники, чтобы разобраться в собственной сестре. Пытливость его в данном вопросе, правда, слегка перешла границы – возможно ли жертвовать братскими чувствами ради любопытства? Однако это было единственным его странным поступком.

Кроме гостиной было еще две комнаты, полные всяких интересных предметов, и Изабелла провела там около четверти часа. Все эти вещи были любопытными и ценными, а мистер Озмонд продолжал исполнять роль экскурсовода, показывая ей все по порядку, переходя от экспоната к экспонату и не выпуская при этом руки дочери. Его изысканная любезность под конец стала утомлять нашу юную леди – она не понимала, почему он так беспокоится ради нее, и обилие красивых предметов и сведений о них стало угнетать ее. Для первого раза было достаточно. Девушка уже слушала хозяина дома, наблюдая за ним внимательным взглядом, но не