Бэзил и Джозефина - Фрэнсис Скотт Фицджеральд
– Слава богу, – сказал он. – Задержись они еще на минуту, я бы, наверное…
– Ужасно, да?
– Я приехал ради тебя. Тогда в Нью-Йорке я на десять минут опоздал к отправлению поезда – меня задержали во французском бюро пропаганды. А письма писать я не мастер. С тех пор я только и думал, когда смогу вырваться сюда, чтобы тебя увидеть.
– Я грустила.
Но это было в прошлом; сейчас она предчувствовала, что через мгновение окажется у него в объятиях, ощутит, как вопьются в нее до синяков пуговицы его кителя, как будет саднить ей кожу его диагональная перевязь, которая сблизит их, свяжет воедино. У нее не осталось ни сомнений, ни преград – он был всем, чего она жаждала.
– Я пробуду здесь еще полгода… возможно, год. Потом, если эта проклятая война не закончится, мне придется уехать. Очевидно, я не имею права…
– Погоди… погоди! – вскричала она. Ей хотелось распробовать счастье на вкус. – Погоди, – еще раз повторила она, опуская ладонь на его руку. Все предметы вдруг обрели поразительную четкость; она видела, как проходят секунды и каждая несет кусочек чуда навстречу будущему. – Вот теперь говори.
– Я тебя люблю, вот и все, – прошептал он. Она замерла у него в объятиях, и ее волосы коснулись его щеки. – Мы знакомы совсем недавно, тебе всего восемнадцать, но жизнь научила меня действовать не откладывая.
Поддерживаемая его рукой, она запрокинула голову, чтобы смотреть на него снизу вверх. Грациозно и мягко выгнув точеную шею, Джозефина медленно прильнула к его плечу, как умела только она, и приблизила к нему губы. «Давай», – скомандовала она без слов. С неожиданным тихим вздохом он взял в ладони ее лицо.
Через минуту она отстранилась и выпрямилась.
– Дорогая… дорогая… дорогая… – повторял он.
Она взглянула на него и не стала отводить взгляд. Он бережно привлек ее к себе и снова поцеловал. На этот раз, когда они разомкнули объятия, она встала, прошла через всю комнату, открыла коробочку миндаля и бросила несколько ядрышек себе в рот. Потом вернулась, села рядом, уставилась перед собой и наконец стрельнула глазами в его сторону.
– О чем ты думаешь, дорогая моя, милая Джозефина? – Она не ответила; он накрыл ладонями ее руки. – Тогда скажи: что ты чувствуешь?
При каждом его вдохе она слышала, как поскрипывает портупея у него на плече; она ощущала на себе взгляд его волевых, добрых, прекрасных глаз; чувствовала, как его гордая натура ищет славы, как другие ищут тихую гавань; она слышала, как в его сильном, глубоком, властном голосе зазвенел металл.
– Ничего не чувствую, – ответила она.
– Что ты хочешь сказать? – Он был поражен.
– Помоги же мне! – выкрикнула она. – Помоги!
– Не понимаю.
– Поцелуй меня еще раз.
Он так и сделал. На этот раз он отпустил ее не сразу и сверху заглянул ей в лицо.
– Что ты хочешь сказать? – настойчиво повторил он. – Выходит, ты меня не любишь?
– Я ничего не чувствую.
– Но ты же меня любила.
– Не знаю.
Он ее отпустил. Пройдя через всю комнату, она села в кресло.
– Я считаю, что ты великолепен, – выговорила она дрожащими губами.
– Но я тебя… не волную?
– Еще как волнуешь! Я целый вечер волнуюсь.
– Тогда что же, дорогая моя?
– Не знаю. Когда ты меня поцеловал, я чуть не засмеялась.
Ее затошнило от собственных слов, но отчаянная внутренняя честность заставила продолжать. Она заметила, как изменился его взгляд, заметила, что он постепенно уходит в себя.
– Помоги же мне, – повторила она.
– Как тебе помочь? Выражайся яснее. Я тебя люблю; надеялся, что и ты меня любишь. Вот и все. Если я тебе не подхожу…
– Конечно, подходишь. В тебе есть все… все, о чем я мечтала. – Ее голос, обращенный внутрь, продолжил: – Но у меня уже все было.
Дайсер вскочил. Он ощущал, как ее безграничная, трагическая апатия заполняет всю комнату, и ему тоже передалось непонятное равнодушие – слишком многое из него сейчас выпарилось.
– Прощай.
– Ты не хочешь мне помочь, – не к месту прошептала она.
– Как, черт побери, я тебе помогу? – нетерпеливо бросил он. – Ты ко мне равнодушна. С этим ты ничего не сделаешь, а я – тем более. Прощай.
– Прощай.
Без сил она упала ничком на диван; к ней пришло это ужасное, ужасное понимание того обстоятельства, что старые истины верны. Растраченного не вернуть. Любовь ее жизни прошла мимо, и, заглядывая в пустую корзину, она не нашла для него ни единого цветка – ни единого. Она разрыдалась.
– Что я с собой сотворила? – простонала она. – Что я наделала? Что я наделала?
Примечания
1
Маунт-Вернон – плантация президента США Джорджа Вашингтона (1732–1799) близ города Александрия в округе Ферфакс, штат Виргиния, на берегу реки Потомак. – Здесь и далее прим. перев.
2
«Хоумран» (Homerun) – крепкие американские сигареты, выпускавшиеся с конца XIX в. вплоть до начала 1970-х гг. Название этого сорта сигарет представляет собой бейсбольный термин: удар, при котором мяч перелетает через все игровое поле. На пачке сигарет «Хоумран» изображались два бейсболиста: кэтчер (принимающий) и питчер (подающий).
3
Йель – частный университет в США, созданный в 1701 г. на базе третьего из девяти колониальных колледжей, основанных до Войны за независимость. Йель находится в Нью-Хейвене, одном из старейших городов Новой Англии, в штате Коннектикут. Йель включает двенадцать подразделений: это Йельский колледж, дающий общее четырехлетнее образование и степень бакалавра, аспирантура по различным направлениям, а также десять специализированных факультетов.
4
Гаррисон Фишер (1875–1934) – успешный американский коммерческий художник и иллюстратор. Созданные им образы девушек из высшего света считались эталоном американской красоты.
5
Битва при Геттисберге (1863) – самое кровопролитное сражение в ходе американской Гражданской войны, закончившееся победой северян.
6
«Багровый свитер» (1906) – роман американского писателя Р. Г. Барбура (1870 –1944). Свитер темно-красного цвета – элемент классического гарвардского стиля в одежде.
7
Каллиопа – музыкальный инструмент, названный в честь музы эпической поэзии. Представляет собой паровой орган, использующий локомотивные или пароходные гудки. Позволяет менять только высоту и длительность, но не громкость пронзительного звука. Зачастую
