Колосья под серпом твоим - Владимир Семёнович Короткевич
А человеку следовало съесть за день из господских припасов три фунта ветчины, фунт колбасок и половину полотка, да еше выпить три кружки крепкого пива, а водки — как господин возжелает. Иначе засмеяли бы
Пан взял большую, на целую кварту, бутылку, налил из нее в серебряный дорожный стаканчик, на донце, и подал сыну.
— С полем, сынок, с первым твоим волком.
Алесь глотнул и так осел с открытым ртом. Все захохотали.
— Почерк, брат у тебя хороший, — отметил отец, oпрокидывая пустой стаканчик. — Ну вот, теперь до семнадцати — ни-ни.
И, прикидываясь старым Данилой Когутом, — просто не отличишь — рассудительно забормотал:
— Это ж мы, знаете ль вы, с дядькованным племянником уху варили, знаете ль вы уже.
Хлопнул ртом и по-старчески покачал головой.
— Уха розовая, добрая. Кобелю за хвост плесни — непременно он взбесится. А перца сослепа столько насыпал, что племянничек глотнул, и — до трех сосчитать не успели — а он от Турейки уж в Радькове был. И там уже... выл.
Все смеялись. А отец выпил чарку и пустил бутылку через Кребса дальше, по кругу.
Алесю стало совсем хорошо и радостно от водки. И он с улыбкой смотрел, как Кребс, выпив, тоже повеселел.
— Но тросточка, — говорил Кребс. — Но-но! Кор-бач! Кребс его — корбачом! И убил. Приднепровские лорды молодцы, они не изнежатся с этим спортом. Они совсем как англичане, и не по-азиатски это — но! Это надо завезти в Англию. В Англию надо завезти волков. Много. И кор-ба-чи. Да. И всех благородных англичан заставить охотиться как местные лорды. И шотландцев также... Всех. А учить будет он, Кребс.
Его длиннозубое приятное лицо прямо светилось.
— Но-но, мистер волк.
Все смеялись, выпив водки. Всем было весело. Только с Карпом отец так и не переглянулся. Оба не смотрели друг на друга.
...Отец выпил еще чарку и подал бутылку доезжачему. Сказал с достоинством, сквозь которое проглядывалась виноватость и стыд перед сыном за произошедшее.
— Пей.
— Благодарствуем, — сказал Карп и крякнул, тоже довольно виновато.
Обоим было — хоть сквозь землю провались.
«Ах, черт, — думал Карп, — пана побил, дурень старый. Молчать надо. До гроба молчать. А эти, видимо, не скажут».
«Ах, черт, — думал Алесь, — как им стыдно. Сгореть надо».
«Ах, черт, — думал отец, — так забыться! Ар-рис-токарт. Отстегать бы тебя, аристократа, дурака глупого, на голой земле, без коврика. Молчать надо».
Наконец первым бросил слово пан Юрий:
— Ты, брат, того... не очень.
— Да и я, барин... не того, — опустил голову Карп. — Не этого, значит.
Никто ничего так и не понял. Поняли только, что Карп чем-то провинился.
...И опять мягко ступали по жнивью кони. А вокруг лежала синяя, оранжевая и блекло-желтая земля.
Часа в четыре пополудни заметили на пригорке двух всадников, медленно ехавших навстречу.
— Кто такие? — спросил Кребс.
— Раубич, — ответил Карп. — Раубич и еще кто-то... Смотрите вы, отчего это тот, второй, медлит. Вот, назад скачет.
Второй всадник на вороном коне действительно исчез. А Раубич медленно ехал к ним.
— Его мне и надо, — обрадовался отец.
Всадник приблизился. И Алесь опять с любопытством и устрашением увидел черные как смоль волосы, презрительный рот и темные, как провалы, глаза под густыми ресницами — весь этот желчный, будто неотвязной думой обессилевший, грозный лик.
Раубич поднял руку с железным браслетом. Плащ распахнулся, и все увидели за поясом пана два больших пистолета, отделанные тусклым серебром.
— Неудочнюй вам охоты, — поздоровался Раубич. — Волки́ — в лески́.
Спасибо, — ответил пан Юрий.
И снова Алесь встретил взгляд пана. Глаза без райка смотрели в глаза парню, будто испытывая. И снова Алесь не опустил глаз, хотя ему было почти физически тяжело
— Не испортился твой сынок, — отметил Раубич. — Что ж, ряди хорошей, ради свободной жизни живет... Спасибо тебе, молодой князь, за Михалину. Только о тебе и разговор, как ты все хорошо сделал для гостей. А почему не приезжаешь?
Алесь почувствовал, что железный медальон на его груди стал горячим.
— Ярош, — обратился отец, — ну-ка отъедем на минутку.
— Давай, — согласился Раубич.
Они отъехали саженей на пятьдесят, к подножию высокого кургана
— Ну? — спросил Раубич.
Отец медлил
— Ты прости, не мое это дело, — начал он наконец. — Но округа распустила языки, как цыганские кнуты... Все о... чародействе Раубича.
— Ты ведь знаешь, я выписал аж из столицы человека, чтобы восстановить мозаики в моей церкви. — По глазам Раубича ничего нельзя было узнать. — Он варит смальту, испытывает составы, подгоняет их по цвету под те куски, которые не осыпались еще... Вот и все.
Отец рассматривал плетение корбача.
— Конечно, я ведь говорю, что тебе нечего пугаться... Но заинтересовались голубые... Поручик... извини, какой там высший чин, не помню... Мусатов просил дворянского маршалка Загорского, чтобы тот не поднимал излишнего шума, если подземельями пана Раубича заинтересуется жандармерия.
— И что сделал маршалок Загорский? — с улыбкой спросил Раубич.
— Маршалок Загорский не обещал ему удовлетворить просьбу, так как это оскорбит чувства дворян.
— Разве чувства наших дворян еще может что-то оскорбить?
— Да... Псам нечего делать в наших домах. Их место на псарне, возле корыта с овсянкой. Но ты остерегайся, так как на маршалка тоже могут не обратить внимания и обойтись без него.
— Пускай обходятся, — более тепло заговорил Раубич. — Мне нечего бояться... Но за благородство, во всяком случае, спасибо маршалку Загорскому... Дворянину Загорскому.
— Не за что, — ответил Загорский. — Ведь сказал тебе об этом не маршалок, а гражданин.
Оба молчали. Курган над их головами золотился от низкого солнца.
— И тот же гражданин Загорский просит тебя, гражданин Раубич, чтобы ты был осторожен, чтобы ты еще раз подумал.
— Не понимаю, о чем это ты?
— Дворянский заговор — страшная штука, — прямо в черные зрачки Раубича глянули синие глаза пана Юрия. — Надо быть благородным и помнить, что имя нашему извергу — Николай, что одна гверилья закончилась гулом пушек, что фрондерство и распущенный язык закончатся только дрогонадами бешеных псов и новым горем для несчастного края.
Лицо Раубича задрожало всеми мускулами.
— Несчастного края... Я не понимаю, о чем ты говоришь... Но дышать, дышать тяжело от
