Жены и дочери. Мэри Бартон [сборник 2023] - Элизабет Гаскелл
— Ты думаешь, быть героиней легче?
— Да, судя по тому, что мы знаем о героинях из истории. Я способна на мощный рывок, на усилие, а потом — расслабление, но быть постоянно, неизменно хорошей мне не под силу. Нравственно я, должно быть, кенгуру!
Молли не поспевала за словесными блестками Синтии, мысли ее не могли оторваться от скорбной группы людей в Хэмли-Холле.
— Как бы я хотела повидать их всех! Но в такое время ничего нельзя сделать. Папа говорит, что похороны назначены на четверг и что после этого Роджер Хэмли должен вернуться в Кембридж. Получится так, словно ничего не случилось! Хотела бы я знать, как сквайр и мистер Осборн Хэмли будут ладить, оставшись вдвоем.
— Но ведь он же старший сын? Почему им не ладить?
— Я не знаю. То есть я знаю, но думаю, что не должна об этом говорить.
— Не будь такой педантично правдивой, Молли. К тому же по тебе прекрасно видно, когда ты говоришь правду, а когда — нет, так что незачем утруждать себя словами. Я точно поняла, что означало твое «я не знаю». Я никогда не считаю своим долгом быть правдивой, поэтому прошу тебя — будем на равных.
Синтия не кривила душой, утверждая, что не считает своим долгом быть правдивой: она буквально говорила первое, что придет в голову, не особенно заботясь, соответствует это истине или нет. Но во всех ее отклонениях от истины не было никакого злого умысла и, как правило, никаких попыток добиться какой-либо выгоды, а часто таилось такое чувство юмора, что Молли, осуждая их в теории, на деле поневоле забавлялась ими. Игривая манера Синтии придавала этому недостатку своеобразное обаяние. При этом, однако, она бывала такой мягкой и чуткой, что Молли не в силах была устоять перед нею, даже когда она утверждала самые обескураживающие вещи. Ее краткий отчет о собственной красоте доставил чрезвычайное удовольствие мистеру Гибсону, а очаровательная почтительность покорила его сердце. Она не успокоилась, пока не пошла в атаку на платья Молли после того, как переделала гардероб своей матери.
— Теперь возьмемся за тебя, моя прелесть, — сказала она, принимаясь за одно из платьев Молли. — До сих пор я работала как знаток, теперь я становлюсь любителем.
Она принесла из своей комнаты красивые искусственные цветы, вырванные ею из своего капора, чтобы украсить ими капор Молли, сказав, что они подходят к ее волосам и цвету лица, а что ей самой будет вполне достаточно розетки из лент. За работой она все время пела. Голос ее был так же приятен в пении, как в разговоре, и с одинаковой легкостью пробегал по верхним и нижним нотам ее веселых французских chansons — таким он был гибким. Но она редко прикасалась к роялю, за которым Молли упражнялась ежедневно и добросовестно. Синтия всегда готова была отвечать на вопросы о своей прежней жизни, хотя после первого раза редко возвращалась к этой теме сама, но была самым сочувственным слушателем всех невинных признаний Молли о ее радостях и печалях, в этом своем сочувствии не останавливаясь перед вопросами о том, как Молли могла стерпеть второй брак своего отца и почему не попыталась воспротивиться.
Несмотря на это приятное и увлекательное домашнее общение, Молли тосковала по семейству Хэмли. Будь в этой семье женщина, Молли, вероятно, уже получила бы множество коротких весточек, услышала бы многочисленные подробности, которые теперь были для нее потеряны или собраны по крупицам из кратких отчетов отца после визитов в Хэмли-Холл, которые со времени смерти близкой ему пациентки стали редкими.
— Да! Сквайр очень переменился, но он уже чувствует себя получше. Между ним и Осборном какое-то непонятное отчуждение, заметное в молчаливости и в принужденности их манер, но внешне они ведут себя дружески — по крайней мере, учтиво. Сквайр всегда будет уважать Осборна как своего наследника и как будущего представителя семьи. Осборн плохо выглядит, говорит, что хочет переменить обстановку. Я думаю, он устал от домашнего однообразия и домашних разногласий. Но он очень остро переживает смерть матери. Странно, что их с отцом не объединяет общая утрата. А тут еще Роджер уехал в Кембридж — сдавать трайпос по математике. Характер и людей, и дома изменился — вполне естественно!
Так, пожалуй, можно было подытожить новости из Хэмли, содержавшиеся в многочисленных сообщениях. Сообщения обычно заканчивались какой-нибудь весточкой для Молли.
Миссис Гибсон обыкновенно говорила в виде комментария на слова мужа о меланхолии Осборна:
— Дорогой, почему бы не пригласить его к нам на обед? Такой тихий, небольшой обед, знаете ли. Кухарка вполне справится, мы все будем в черном или лиловом — он не сочтет это развлечением.
Мистер Гибсон в ответ на эти предложения лишь отрицательно качал головой. К этому времени он уже изучил свою жену и считал молчание со своей стороны капитальным защитным средством от долгих и непоследовательных споров. Но всякий раз, как миссис Гибсон поражалась красоте Синтии, ей представлялось все более и более желательным, чтобы мистер Осборн Хэмли отвлекся от печали за тихим и непритязательным званым обедом. Пока что никто, кроме холлингфордских дам и мистера Эштона, викария, — этого безнадежного и непрактичного старого холостяка — не видел Синтию, а что за радость иметь очаровательную дочь, если, кроме старух, ею некому восхищаться?
Сама Синтия в этом вопросе выказывала полное безразличие и очень мало уделяла внимания постоянным материнским разговорам о том, какие развлечения возможны и какие развлечения невозможны в Холлингфорде. Она тратила столько же усилий, чтобы очаровать обеих мисс Браунинг, сколько затратила бы на то, чтобы внушить восхищение Осборну Хэмли или всякому другому молодому наследнику. Иначе говоря, она не делала никаких усилий, а просто следовала своей природе, которая заключалась в том, чтобы привлекать к себе всякого из тех, в чьем окружении она оказалась. Усилие, казалось, состояло скорее в том, чтобы воздерживаться от этого и противиться (что она часто и делала посредством непочтительных слов и выразительных взглядов) словам и настроениям матери, равно как и ее глупостям, и ее ласкам. Молли почти жалела миссис Гибсон, которая, по-видимому, не имела никакого влияния на дочь. Как-то раз Синтия прочла мысли Молли:
— Я нехорошая, я тебе об этом говорила. Я не могу ей простить свою заброшенность в детстве, когда я льнула бы к ней. И она почти никогда не писала мне, пока я была в школе. Я знаю, что она не допустила моего
