Бэзил и Джозефина - Фрэнсис Скотт Фицджеральд
«Просто настроение такое, – внушала она себе. – Устала».
Однако и на другой день, за приятным и оживленным обедом, она увидела в себе не больше живости, чем в тех девушках, числом около десятка, которые с трудом ворочали языком, но похвалялись, что всю ночь не спали. После футбольного матча она прошлась до вокзала с Полом Демпстером, даря ему в качестве искупительной жертвы последние минуты этого уик-энда, наподобие того, как подарила самое начало.
– А как же театр? – огорчался он. – Я ведь тебе писал: мы с тобой поедем в Нью-Йорк и там все вместе пойдем в театр.
– Пойми, – терпеливо растолковывала она, – мы с Лиллиан к восьми часам должны вернуться в пансион. Нас отпустили только с этим условием.
– Тьфу, черт! – вырвалось у него. – Зуб даю, ты спелась с этим Рэндаллом.
Она с возмущением отнекивалась, но до Пола вдруг дошло, что Рэндалл с ними ужинал, Рэндалл спал у него на диване и, хотя во время матча Рэндалл сидел на трибуне Йеля, сейчас он почему-то стоял между ними.
Именно его физиономия напоследок мелькнула в окне, когда поезд отходил от перрона в направлении железнодорожного узла.
Совсем недавно он рассыпался в благодарностях и приглашал Пола заезжать к нему в Нью-Хейвен.
Но окажись убитый горем питомец Принстона часом позже на Пенсильванском вокзале, ему бы тут же полегчало при виде сцены, в которой жалким просителем оказался Луи Рэндалл, умолявший:
– Давай хотя бы рискнем! Сопровождающая ведь не знает, в котором часу ты должна вернуться.
– Но мы-то знаем.
Когда он в конце концов ушел, смирившись с неизбежностью, Джозефина со вздохом повернулась к Лиллиан:
– Где мы встречаемся с Джо и Уолли? В «Ритце»?
– Точно, и нам лучше поспешить, – сказала Лиллиан. – «Безумства»[71] начинаются в девять.
II
Игры эти начались примерно год назад; велись они мастерски, но уже без прежнего огонька и без восторга; между тем Джозефине только через месяц исполнялось восемнадцать. Как-то раз, во время осенних каникул, приуроченных ко Дню благодарения, они сидели в библиотеке дома Кристины Дайсер на Грамерси-парк, куда их пригласили на ужин, и Жозефина сказала Лиллиан:
– Я все думаю: какой же я была восторженной всего лишь год назад. Новое место, новое платье, новое знакомство.
– Ты ведешь слишком бурную жизнь, дорогуша; у тебя наступило пресыщение.
Джозефина взвилась от досады:
– Ненавижу это слово, и потом ты не права. Меня в этой жизни интересуют только мальчики, ты прекрасно знаешь. Но они теперь какие-то не такие… Что смешного?
– Когда, интересно, они были другими – когда тебе стукнуло шесть лет?
– Хотя бы. Когда мы еще играли в «подай знак», с ними и то было веселее, даже с этими Айки, которые приходили через черный ход. В школе танцев мальчишки были просто прелесть, все такие зайчики. Я еще думала, каково будет перецеловаться со всеми; иногда получалось, и неплохо. Затем появились Тревис и Тони Харкеры, Ридж Сондерс, Ральф, Джон Бейли, и в конце концов я поняла, что попусту теряю время. Они почти все ничего для меня не значили: это не герои, не светские львы, ничего такого, о чем я мечтала. Проходные варианты. Не сочти за высокомерие, но это правда.
Она помолчала.
– Вчера мне не спалось, и я стала представлять себе человека, которого смогла бы полюбить, но выходило, что он не похож ни на кого из моих знакомых. У меня есть определенные требования. Пусть не красавец, но интересный, стройный, сильный. Это должен быть либо человек с положением, либо такой, кому плевать на положение в обществе, если, конечно, ты меня понимаешь. Он должен быть лидером и выделяться из общего ряда. С достоинством, но пылкий, с большим жизненным опытом, чтобы я верила каждому его слову и не сомневалась в его правоте. Чтобы при взгляде на него меня пробирала дрожь, как в минуту первого знакомства, но обязательно каждый раз, и так всю жизнь.
– И чтобы он был в тебя по уши влюблен. Я бы это поставила на первое место.
– Само собой, – рассеянно подтвердила Джозефина, – но для меня принципиальны мои собственные чувства. Любить куда увлекательнее, чем быть любимой.
В коридоре послышались шаги, и в библиотеку вошел незнакомец в форме французского летчика. Небесно-голубой китель сидел на нем как влитой; в электрическом свете портупея и ботинки сверкали зеркальным блеском. Он был молод; его серые глаза смотрели куда-то вдаль, над верхней губой выделялись рыжеватые офицерские усики. На левой стороне груди пестрели орденские ленты, на рукавах красовались вышитые золотом полоски, а на воротнике – крылья.
– Добрый вечер, – учтиво сказал он. – Меня направили сюда. Надеюсь, не помешал.
Джозефина застыла; она увидела его с головы до пят и не смогла отвести глаз; ей казалось, он приближается и заполняет все видимое пространство. До нее долетел голос Лиллиан, а потом и голос офицера:
– Моя фамилия Дайсер, я двоюродный брат Кристины. Не возражаете, если я закурю?
Садиться он не захотел. Побродил туда-сюда, полистал какой-то журнал; не то чтобы ему было безразлично присутствие девушек – он, похоже, считал себя не вправе мешать их беседе. Но когда они замолчали, он подсел к ближайшему столику и, сложив руки на груди, улыбнулся.
– Вы служите во французской армии, – отважилась Лиллиан.
– Да, прибыл на побывку и очень этому рад.
Но вид у него, как отметила Джозефина, был нерадостный. Вид у него был такой, будто он только и ждал, как бы унести отсюда ноги, только не знал, куда себя девать.
Впервые в жизни ей изменила уверенность. Язык отнялся. Она только надеялась, что пустота, образовавшаяся у нее в груди после того, как душа устремилась навстречу этому прекрасному образу, не отразится у нее на лице. Растянув губы в улыбке, она вспоминала, как давным-давно Тревис де Коппет надел дядюшкину выходную крылатку и так пришел на урок танцев, сразу сделавшись похожим на человека из большого мира. Так и теперь: долгая заокеанская война столь мало коснулась наших пределов (разве что заставила нас не покидать родные берега), что обросла легендами, и возникшая фигура, казалось, сошла со страниц нескончаемой огненной
