Лев Толстой - Анна Каренина
как я?.."
- Нет, разорву, разорву!- вскрикнула она, вскакивая и удерживая слезы.
И она подошла к письменному столу, чтобы написать ему другое письмо. Но она
в глубине души своей уже чувствовала, что она не в силах будет ничего
разорвать, не в силах будет выйти из этого прежнего положения, как оно ни
ложно и ни бесчестно.
Она села к письменному столу, но, вместо того чтобы писать, сложив руки
на стол, положила на них голову и заплакала, всхлипывая и колеблясь всей
грудью, как плачут дети. Она плакала о том, что мечта ее об уяснении,
определении своего положения разрушена навсегда. Она знала вперед, что все
останется по-старому, и даже гораздо хуже, чем по-старому. Она чувствовала,
что то положение в свете, которым она пользовалась и которое утром казалось
ей столь ничтожным, что это положение дорого ей, что она не будет в силах
променять его на позорное положение женщины, бросившей мужа и сына и
соединившейся с любовником; что, сколько бы она ни старалась, она не будет
сильнее самой себя. Она никогда не испытает свободы любви, а навсегда
останется преступною женой, под угрозой ежеминутного обличения, обманывающею
мужа для позорной связи с человеком чужим, независимым, с которым она не
может жить одною жизнью. Она знала, что это так и будет, и вместе с тем это
было так ужасно, что она не могла представить себе даже, чем это кончится. И
она плакала, не удерживаясь, как плачут наказанные дети.
Послышавшиеся шаги лакея заставили ее очнуться, и, скрыв от него свое
лицо, она притворилась, что пишет.
- Курьер просит ответа, - доложил лакей.
- Ответа? Да, - сказала Анна, - пускай подождет. Я позвоню.
"Что я могу писать? - думала она. - Что я могу решить одна? Что я знаю?
Чего я хочу? Что я люблю?" Опять она почувствовала, что в душе ее начинает
двоиться. Она испугалась опять этого чувства и ухватилась за первый
представившийся ей предлог деятельности, который мог бы отвлечь ее от мыслей
о себе. "Я должна видеть Алексея (так она мысленно называла Вронского), он
один может сказать мне, что я должна делать. Поеду к Бетси; может быть, там
я увижу его", - сказала она себе, совершенно забыв о том, что вчера еще,
когда она сказала ему, что не поедет к княгине Тверской, он сказал, что
поэтому и он тоже не поедет. Она подошла к столу, надписала мужу: "Я
получила ваше письмо. А." - и, позвонив, отдала лакею.
- Мы не едем, - сказала она вошедшей Аннушке.
- Совсем не едем?
- Нет, не раскладывайте до завтра, и карету оставить. Я поеду к
княгине.
- Какое же платье приготовить?
XVII
Общество партии крокета, на которое княгиня Тверская приглашала Анну,
должно было состоять из двух дам с их поклонниками. Две дамы эти были
главные представительницы избранного нового петербургского кружка,
называвшиеся, в подражание подражанию чему-то, les sept merveilles du monde.
Дамы эти принадлежали к кружку, правда, высшему, но совершенно враждебному
тому, который Анна посещала. Кроме того, старый Стремов, один из влиятельных
людей Петербурга, поклонник Лизы Меркаловой, был по службе враг Алексея
Александровича. По всем этим соображениям Анна не хотела ехать, и к этому ее
отказу относились намеки записки княгини Тверской. Теперь же Анна, в надежде
увидать Вронского, пожелала ехать.
Анна приехала к княгине Тверской раньше других гостей.
В то время как она входила, лакей Вронского с расчесанными
бакенбардами, похожий на камер-юнкера, входил тоже. Он остановился у двери
и, сняв фуражку, пропустил ее. Анна узнала его и тут только вспомнила, что
Вронский вчера сказал, что не приедет. Вероятно, он об этом прислал записку.
Она слышала, снимая верхнее платье в передней, как лакей,выговаривавший
даже р, как камер-юнкер,сказал "от графа княгине" и передал записку.
Ей хотелось спросить, где его барин. Ей хотелось вернуться назад и
послать ему письмо, чтобы он приехал к ней, или самой ехать к нему. Но ни
того, ни другого, ни третьего нельзя было сделать: уже впереди слышались
объявляющие о ее приезде звонки, и лакей княгини Тверской уже стал в
полуоборот у отворенной двери, ожидая ее прохода во внутренние комнаты.
- Княгиня в саду, сейчас доложат. Не угодно ли пожаловать в сад? -
доложил другой лакей в другой комнате.
Положение нерешительности, неясности было все то же, как и дома; еще
хуже, потому что нельзя было ничего предпринять, нельзя было увидать
Вронского, а надо было оставаться здесь, в чуждом и столь противоположном ее
настроению обществе; но она была в туалете, который, она знала, шел к ней;
она была не одна, вокруг была эта привычная торжественная обстановка
праздности, и ей было легче, чем дома; она не должна была придумывать, что
ей делать. Все делалось само собой. Встретив шедшую к ней Бетси в белом,
поразившем ее своею элегантностью, туалете, Анна улыбнулась ей, как всегда.
Княгиня Тверская шла с Тушкевичем и родственницей барышней, к великому
счастию провинциальных родителей проводившей лето у знаменитой княгини.
Вероятно, в Анне было что-нибудь особенное, потому что Бетси тотчас
заметила это.
- Я дурно спала, - отмечала Анна, вглядываясь в лакея, который шел им
навстречу и, по ее соображениям, нес записку Вронского.
- Как я рада, что вы приехали, - сказала Бетси. - Я устала и только что
хотела выпить чашку чая, пока они приедут. А вы бы пошли, - обратилась она к
Тушкевичу, - с Машей попробовали бы крокет-гроунд там, где подстригли.Мы с
вами успеем по душе поговорить за чаем, we'll have a cosy chat, не правда
ли? - обратилась она к Анне с улыбкой, пожимая ее руку, державшую зонтик.
- Тем более что я не могу пробыть у вас долго, мне необходимо к старой
Вреде. Я уже сто лет обещала, - сказала Анна, для которой ложь, чуждая ее
природе, сделалась не только проста и естественна в обществе, но даже
доставляла удовольствие.
Для чего она сказала это, чего она за секунду не думала, она никак бы
не могла объяснить. Она сказала это по тому только соображению, что так как
Вронского не будет, то ей надо обеспечить свою свободу и попытаться
как-нибудь увидать его. Но почему она именно сказала про старую фрейлину
Вреде, к которой ей нужно было, как и ко многим другим, она не умела бы
объяснить, а вместе с тем, как потом оказалось, она, придумывая самые хитрые
средства для свидания с Вронским, не могла придумать ничего лучшего.
- Нет, я вас не пущу ни за что, - отвечала Бетси, внимательно
вглядываясь в лицо Анны. - Право, я бы обиделась, если бы не любила вас.
Точно вы боитесь,что мое общество может компрометировать вас. Пожалуйста,
нам чаю в маленькую гостиную, - сказала она, как всегда прищуривая глаза при
обращении к лакею. Взяв от него записку, она прочла ее. - Алексей сделал нам
ложный прыжок, - сказала она по-французски, - он пишет что не может быть, -
прибавила она таким естественным, простым тоном, как будто ей никогда и не
могло приходить в голову, чтобы Вронский имел для Анны какое-нибудь другое
значение, как игрока в крокет.
Анна знала, что Бетси все знает, но, слушая, как она при ней говорила о
Вронском, она всегда убеждалась на минуту, что она ничего не знает.
- А! - равнодушно сказала Анна, как бы мало интересуясь этим, и
продолжала улыбаясь: - Как может ваше общество компрометировать кого-нибудь?
- Эта игра словами, это скрывание тайны, как и для всех женщин, имело
большую прелесть для Анны. И не необходимость скрывать, не цель, для которой
скрывалось, но самый процесс скрывания увлекал ее. - Я не могу быть
католичнее папы, - сказала она. - Стремов и Лиза Меркалова - это сливки
сливок общества. Потом они приняты везде, и я - она особенно ударила на я, -
никогда не была строга и нетерпима. Мне просто некогда.
- Нет, вы не хотите, может быть, встречаться со Стремовым? Пускай они с
Алексеем Александровичем ломают копья в комитете, это нас не касается. Но в
свете это самый любезный человек, какого только я знаю, страстный игрок в
крокет. Вот вы увидите. И, несмотря на смешное его положение старого
влюбленного в Лизу, надо видеть, как он выпутывается из этого смешного
положения! Он очень мил. Сафо Штольц вы не знаете? Это новый, совсем новый
тон.
Бетси говорила все это, а между тем по веселому умному взгляду ее Анна
чувствовала, что она понимает отчасти ее положение и что-то затевает. Они
были в маленьком кабинете.
- Однако надо написать Алексею, - и Бетси села за стол, написала
несколько строк, вложила в конверт. - Я пишу, чтоб он приехал обедать. У
