Портрет леди - Генри Джеймс
– О, я изучила Версаль досконально, – с жаром повествовала она, – я была там с мистером Бентлингом. – Я с самого начала собиралась это сделать основательно – и предупредила его об этом по дороге. Мы остановились на три дня в гостинице и подробно осмотрели буквально все. Стояла прекрасная погода – настоящее бабье лето, только немного холоднее. Мы буквально жили в парке! О да – нет ничего такого, чего бы я не знала о Версале!
Слушая ее, логично было бы предположить, что теперь наши друзья договорились отправиться дальше – скажем, в Италию, – надо было только дождаться весны…
Глава 21
Еще до прибытия в Париж миссис Тачетт определила день отъезда из него – и в середине февраля она направилась на юг. Она не сразу поехала во Флоренцию, а прервала путешествие, чтобы навестить сына в Сан-Ремо на итальянском побережье Средиземного моря. Он коротал там под белым зонтом унылую, но солнечную зиму. Разумеется, Изабелла сопровождала тетю, хотя та со свойственной ей безапелляционностью предложила той и другие возможности.
– Теперь ты, конечно, сама себе хозяйка, – сказала она. – Я не утверждаю, что ты не была ею раньше – но теперь другое дело: богатство служит своего рода защитой, и с деньгами можно делать многое, что подвергали бы критике, будь ты бедной. Ты можешь уезжать и возвращаться, путешествовать одна, жить собственным домом – разумеется, взяв в компаньонки разорившуюся благородную даму в мерзкой кашемировой шали и с крашеными буклями, занимающуюся росписью по бархату. Ты не уверена, что тебе это понравится? Конечно, ты вольна делать все, что тебе угодно, – я хочу, чтобы ты поняла, что ты совершенно свободна. Можешь пригласить в компаньонки мисс Стэкпол – она всех от тебя отвадит. Но, думаю, тебе все же лучше остаться со мной – хотя ты и не обязана. Но я рекомендую тебе принести эту жертву. Конечно, новизна, которая поначалу делала мое общество интересным, уже иссякла, и ты видишь меня такой, какая я и есть – скучная, упрямая и ограниченная старуха.
– Я вовсе не нахожу вас скучной, – улыбнулась Изабелла.
– А упрямой и ограниченной? Я же говорила! – удовлетворенно заключила миссис Тачетт, довольная тем, что доказала свою правоту.
Изабелла осталась с тетей. Несмотря на все свои эксцентричные порывы, она отнюдь не собиралась пренебрегать правилами приличий, а девушка из хорошей семьи, но без единого родственника рядом всегда казалась ей цветком на стебле, лишенном зелени. Действительно, речи миссис Тачетт давно уже не казались ей такими блестящими, как в тот вечер их встречи в Олбани, когда, сидя перед ней в своей мокрой от дождя накидке, она рисовала возможности, которые откроются в Европе молодой особе со вкусом. Но это была вина самой Изабеллы: когда узнала тетю получше, Изабелла с ее живым воображением стала легко предугадывать суждения и чувства своей тетушки, не наделенной такими способностями. В ее предсказуемости было и нечто приятное – вы всегда знали, где ее можно найти, и могли не опасаться непредвиденных встреч и осложнений. Она была прекрасно осведомлена, что происходит в ее владениях, и ее не слишком интересовало то, что там творится на территории соседей. Мало-помалу у Изабеллы зародилось чувство жалости к тетке: было что-то унылое в том, что это человеческое существо имело столь ограниченную «поверхность», открытую контактам с другими людьми. Ничто нежное или ласковое не имело шанса прикрепиться к ней – ни семечко цветка, занесенное ветром, ни старый добрый мох. Другими словами, эта поверхность была не шире лезвия ножа. Однако у Изабеллы имелись основания полагать, что с годами тетушка все больше уступала сентиментальным чувствам и все меньше руководствовалась соображениями собственного удобства – она стала изредка жертвовать ими во имя соображений более низменного порядка, если было возможно извинить это особыми обстоятельствами. Например, она сделала большой крюк, чтобы провести несколько недель со своим больным сыном – ранее же она была тверда как гранит в своем мнении, что, если сыну угодно было ее видеть, ему не возбранялось вспомнить, что в палаццо Кресчентини есть просторные апартаменты, именуемые покоями синьорино Ральфа.
– Я хочу задать вам один вопрос, – сказала Изабелла Ральфу на следующий день после приезда в Сан-Ремо. – Я не раз собиралась спросить у вас это в письме, но не решилась. А когда мы теперь лицом к лицу, мне легче. Скажите, вы знали, что ваш отец оставил мне так много денег?
Ральф выдвинул ноги дальше обычного и еще пристальнее стал смотреть на море.
– Какое имеет значение, моя дорогая Изабелла, знал я или нет? Мой отец был очень упрям.
– То есть, – заключила она, – вы знали.
– Да, он сказал мне; мы даже немного потолковали об этом.
– Для чего он это сделал? – быстро спросила она.
– Ну… скажем, на память.
– Его приязнь ко мне была чрезмерна.
– Мы все любим вас так же сильно.
– Если бы я так думала, то была бы очень несчастна. К счастью, я в это не верю. Я хочу, чтобы ко мне относились по справедливости, вот и все.
– Справедливость по отношению к прелестному существу – это слишком ненатуральное требование.
– Я вовсе не прелестное существо. Как вы можете называть меня так, когда я задаю такие ужасные вопросы? Наверное, вы думаете, что я чересчур чувствительна.
– Я думаю, что вы расстроены, – сказал Ральф.
– Да, расстроена.
– Но чем?
Мгновение она молчала. Потом выпалила:
– Вы думаете, хорошо, что я вдруг стала богатой? Генриетта так не думает.
– К черту Генриетту! – рассердился Ральф. – А я вот этому был бы только рад.
– Так ваш отец сделал это для вашего развлечения?
– Я не согласен с мисс Стэкпол, – перейдя на серьезный тон, сказал
