Портрет леди - Генри Джеймс
Генриетта Стэкпол, которую мистер Розье часто заставал у Изабеллы, когда после полудня приезжал засвидетельствовать свое почтение и изложить свои мысли примерно в представленной манере, на этом месте прерывала молодого человека и прочитывала краткую лекцию о гражданском долге каждого американца. Розье казался ей чем-то противоестественным – хуже Ральфа Тачетта. Надо сказать, что Генриетта теперь была критически настроена более, чем обычно. Она не поздравила Изабеллу с новообретенным богатством и попросила извинить ее за то, что она не будет этого делать.
– Если бы мистер Тачетт посоветовался со мной, оставлять ли тебе деньги, – откровенно заявила она, – я бы сказала: ни в коем случае!
– Я понимаю, – сказала Изабелла, – ты думаешь, что деньги таят в себе проклятье. Что ж, это возможно.
– Оставьте их тому, кто вам менее дорог, – вот что я сказала бы ему.
– Например, тебе? – пошутила Изабелла и добавила уже совсем другим тоном: – Ты на самом деле уверена, что эти деньги погубят меня?
– Надеюсь, нет. Но они могут укрепить тебя в твоих опасных наклонностях.
– Ты имеешь в виду любовь к роскоши… к расточительству?
– Нет, нет, – ответила Генриетта, – я говорю о нравственной стороне дела. Любовь к роскоши я одобряю – мы, американки, должны быть как можно более элегантными. Вспомни города на нашем Западе – что может здесь сравниться с ними! Я имела в виду то, что надеюсь – ты не будешь гоняться за плотскими удовольствиями. Впрочем, всерьез я этого и не страшусь. Твоя беда в том, что ты слишком погрузилась в мир собственных мечтаний и находишься в недостаточном контакте с реальностью – тяжким трудом, нуждой, страданиями. Ты слишком привередлива и склонна выстраивать вокруг себя прекрасные иллюзии. Эти тысячи, которые вдруг на тебя свалились, будут все больше и больше связывать тебя с узким кругом бессердечных и эгоистичных людей, заинтересованных в том, чтобы поддерживать эти иллюзии.
Изабелла расширенными глазами мысленно взирала на столь мрачную картину своего будущего.
– Какие же иллюзии я выстраиваю? – спросила она. – Я всеми силами только и стараюсь отделаться от них.
– Например, – сказала Генриетта, – ты воображаешь, что можешь вести романтический образ жизни, что можешь жить, доставляя радость себе и окружающим. Какую бы жизнь ты ни вела, чтобы прожить ее не зря, ты должна вкладывать в нее свою душу, а с этого момента она перестанет быть романтичной, уверяю тебя; она станет жестокой реальностью! И потом, у тебя не получится жить так, чтобы доставлять радость исключительно себе – тебе придется иногда доставлять радость другим. К этому, впрочем, я уверена, – ты готова. Но есть еще одна немаловажная вещь – часто приходится делать то, что вызывает неудовольствие других. Вот к этому тебе надо подготовиться и не бояться этого. А это как раз не для тебя – ты ведь так любишь, чтобы тобою восторгались, чтобы тебя любили. Тебе кажется, что можно избежать неприятных обязанностей, глядя на жизнь романтическим взглядом, но это как раз одна из твоих иллюзий, дорогая. Это невозможно. Надо быть готовой к тому, что в жизни придется делать то, что никому не доставляет удовольствия – даже тебе самой.
Изабелла с грустью покачала головой. В глазах ее были тревога и смятение.
– Сегодня как раз тебе представился подобный случай, Генриетта, – сказала она.
Надо отметить, что сама мисс Стэкпол, для которой пребывание в Париже с профессиональной точки зрения оказалось гораздо более плодотворным, чем в Лондоне, жила и вправду отнюдь не в мире мечты. Мистер Бентлинг, сейчас уже возвратившийся в Англию, в течение четырех недель был ее верным спутником; но с ним не было связано ничего романтического. Из слов Генриетты Изабелла узнала, что у них сложились весьма близкие отношения – и это имело свои преимущества, поскольку мистер Бентлинг знал Париж как свои пять пальцев. Он все ей объяснял, показывал, был при ней гидом и переводчиком в одном лице. Они все делали вместе – завтракали, обедали, ужинали, посещали театры, – словом, практически жили вместе. Он оказался настоящим другом, уверяла Изабеллу Генриетта, до знакомства с ним она никогда бы не поверила, что ей может понравиться англичанин. Хотя Изабелла и затруднилась бы сказать почему, союз братца леди Пензл и корреспондентки «Интервьюера» забавлял нашу героиню; это чувство почему-то усиливало соображение, что каждому из них было по-своему лестно иметь такого партнера.
Девушка не могла отделаться от мысли, что каждый из них, используя другого, попался в ловушку собственного простодушия. И это простодушие с каждой стороны было совершенно искреннее: Генриетта искренне верила, что мистера Бентлинга волнует становление «живой журналистики» и упрочение в ней женщин-корреспонденток, а мистер Бентлинг искренне полагал, что эти ее корреспонденции в «Интервьюере», о котором ему так и не удалось составить определенного мнения, если хорошенько проанализировать (а эти способности в себе мистер Бентлинг оценивал весьма высоко), являются не чем иным, как проявлением женского кокетства. Каждый из участников этого тандема восполнял какой-то «пробел» в жизни другого. Неторопливый, спокойный мистер Бентлинг получал удовольствие от общения с энергичной, уверенной, неугомонной женщиной, которая очаровывала его решительным блеском своих глаз и какой-то «первобытной» свежестью, женщиной, которая сумела «подбавить перцу» в его размеренное и пресное существование. Со своей стороны, Генриетта наслаждалась обществом приятного на вид джентльмена без определенной профессии, чья несомненно предосудительная праздность оказалась просто находкой для вечно занятой Генриетты, поскольку он с легкостью разрешал все возникающие у нее вопросы – и те, которые касались общественной жизни, и практические. Часто его ответы были настолько точны, что, торопясь отправить корреспонденцию в Америку с ближайшей почтой,
