Портрет леди - Генри Джеймс
Миссис Тачетт не стала дожидаться, пока продастся дом. Отобрав из мебели то, что решила отправить во Флоренцию, она отдала распоряжения продать остальное на аукционе и отбыла на континент. Конечно, в этой поездке ее сопровождала племянница, у которой теперь было достаточно времени, чтобы оценить неожиданно свалившееся состояние, с чем ее завуалированно поздравила мадам Мерль. Изабелла много раздумывала о перемене в своем положении, рассматривая ее с разных сторон, но мы не станем предпринимать попытки проникнуть в ее умозаключения или объяснить, почему большей частью они носили пессимистический характер. Впрочем, период пессимизма длился у нее недолго: очень скоро она убедила себя, что быть богатой хорошо, богатство открывало перед ней возможность действовать, а это – правильно. Деятельность противостоит слабости, и, хотя юное создание, выказывающее слабость, выглядит весьма привлекательно, все же существуют более привлекательные вещи, чем слабость. Правда, сейчас, после того как она отослала один чек Лили, другой – Эдит, она не знала, чем ей заняться, – но она была благодарна судьбе и за эти тихие месяцы траура, которые Изабелла и тетушка, новоявленная вдова, должны были провести вместе. К открывшимся перед ней возможностям она отнеслась очень серьезно, обдумывала их и воспользоваться ими не спешила. Она начала это делать, только остановившись с тетушкой на несколько недель в Париже, хотя первые ее шаги в этом направлении были банальны. Но каковы они могли быть в городе, чьи магазины вызывали восхищение всего мира, куда ее неотвратимо влекла тетушка, которая придерживалась исключительно практичной точки зрения по поводу превращения племянницы из бедной девушки в богатую?
– Теперь ты – молодая состоятельная женщина. Ты должна войти в свою новую роль и играть ее как следует, – категоричным тоном заявила миссис Тачетт и добавила, что первой обязанностью девушки было окружить себя красивыми вещами. – Ты не умеешь с ними обращаться – ну так должна научиться.
Это была вторая предписанная племяннице обязанность. Изабелла подчинилась, хотя ни то, ни другое не воспламенило ее воображения. Обрести большие возможности было ее мечтой, но разве о таких возможностях она мечтала?
Миссис Тачетт редко меняла свои планы. Коль скоро она, еще до смерти мужа, намеревалась провести часть зимы в Париже, она не видела причины, по которой должна была лишить себя – и тем более юную племянницу – такого удовольствия. И, хотя они жили достаточно уединенно, миссис Тачетт все же нашла возможность представить Изабеллу узкому кругу соотечественников, обитавших вокруг Елисейских Полей. С некоторыми из членов этой американской «колонии» миссис Тачетт состояла в близких отношениях, разделяя их жизнь вдали от родины, взгляды, времяпрепровождение и скуку. Изабелла видела, с каким усердием они то и дело навещали тетушку в отеле, и осуждала их с предвзятостью, которая, несомненно, брала свои корни в представлениях Изабеллы о том, на что человек должен тратить свою жизнь. Она сочла образ жизни этих людей поверхностным и даже вызвала у них некоторую антипатию, так как взяла в привычку высказываться на эту тему каждое воскресенье, когда добровольные изгнанники навещали друг друга. Хотя ее слушателями были, по общему признанию, добродушнейшие в мире люди, некоторые из них нашли, что признаваемый всеми ум Изабеллы есть не что иное, как некоторая вариация дерзости.
– Куда вас заведет ваш образ жизни? – изволила она как-то спросить. – Мне кажется, в никуда. И мне кажется, что такая жизнь уже давно должна была бы наскучить.
Миссис Тачетт решила, что такой вопрос был достоин Генриетты Стэкпол. Наши дамы застали ее в Париже, и Изабелла регулярно виделась с ней; поэтому миссис Тачетт сказала себе, что, если бы она не была уверена в том, что ее племянница достаточно умна, можно было бы заподозрить, не черпает ли она идеи у своей подруги-журналистки.
Впервые Изабелла заговорила подобным образом у миссис Льюс, старинной подруги миссис Тачетт, единственной, кому она в этот раз сама нанесла визит. Миссис Льюс жила в Париже со времен Луи-Филиппа и игриво заявляла, что относится к поколению 1830-х, – шутка, смысл которой был ясен далеко не всем[36]. Когда шутка не получалась, миссис Льюс пыталась пояснить: «О да, я романтик». Ее французский язык так и не достиг совершенства. Воскресные дни она всегда проводила дома в окружении одних и тех же милых ее сердцу соотечественников. Фактически она всегда находилась дома, в заполненном подушечками уютном уголке посреди великолепного города, и вела тихую домашнюю жизнь, точно такую же, какую могла вести в своем родном Балтиморе. Способ существования же ее весьма достойного супруга, мистера Льюса, был менее понятен. Внешне в нем не было никакой тайны, она лежала глубже – стоило задуматься, на какие средства он существует. Он производил впечатление самого праздного человека в Европе, поскольку он не только не имел никаких обязанностей, но даже избегал особых удовольствий. Конечно, за сорок лет проживания в одном городе он приобрел некоторые привычки – но они были довольно банальными. Мистер Льюс был высоким, худощавым, седым джентльменом в золотом пенсне, с седоватой прилизанной головой в шляпе, сдвинутой на самый затылок. Каждый день он отправлялся в американский банкирский дом, где находилась почта, являвшаяся почти таким же местом общения людей, как подобное заведение в любом американском городке. Около часа в день в хорошую погоду он коротал, сидя на Елисейских Полях, и отменно плотно обедал дома за своим обеденным столом, любуясь своим тщательно навощенным полом, равным которому по полировке, как считала миссис Льюс, в Париже не было. Иногда он отправлялся обедать с одним-двумя приятелями в английский ресторанчик и приводил в восхищение своим талантом составлять меню не только друзей, но и самого метрдотеля. Это было единственным известным окружающим занятием мистера Льюса в течение почти полувека, следовательно, именно оно служило источником его постоянных заявлений, что в мире нет места лучше, чем Париж. И действительно, в каком бы еще городе – при тех же условиях – он мог считать, что наслаждается жизнью? Неподражаемый Париж! Но, надо признать, теперь он менее восторженно думал о французской столице, чем в молодости. Исследуя занятия мистера Льюса,
