Жены и дочери. Мэри Бартон [сборник 2023] - Элизабет Гаскелл
— Вы ладите с миссис Гибсон?
— Не всегда, — сказала Молли. — Вы ведь знаете, мы были мало знакомы до того, как нам пришлось жить вместе.
— Мне не понравилось то, что сквайр рассказал мне вчера. Он был очень сердит.
Эта рана еще не затянулась, но Молли решительно смолчала, изо всех сил стараясь найти какую-нибудь иную тему для разговора.
— А, я понимаю, Молли, — сказала миссис Хэмли, — ты не станешь говорить мне о своих бедах, и все же, быть может, я смогла бы принести тебе какую-нибудь пользу.
— Мне это не нравится, — тихо сказала Молли, — и я думаю, папе не понравилось бы. А кроме того, вы уже очень помогли мне — вы и мистер Роджер Хэмли. Я часто думаю о том, что он мне говорил. Это мне принесло такую пользу и так поддержало.
— А, Роджер! Да. Ему можно доверять. Ах, Молли! Мне самой так много нужно сказать тебе, но только не сейчас. Мне надо выпить лекарство и уснуть. Ты молодец! Ты сильнее, чем я, и можешь обходиться без сочувствия.
Молли поместили не в ту комнату, что в прошлый раз. Горничная, которая отвела ее туда, сказала, что миссис Хэмли не захотела, чтобы ее тревожили по ночам, как это могло бы случаться, если бы Молли отвели ее прежнюю спальню. В середине дня миссис Хэмли послала за ней и — с отсутствием скрытности, характерным для людей, страдающих от длительных и гнетущих недугов, — рассказала о семейном несчастье и разочаровании. Она заставила Молли сесть подле нее на низкую скамеечку и, держа девушку за руку и глядя ей в глаза, чтобы прочесть сочувствие в ее взгляде прежде, чем услышит его в словах, заговорила:
— Осборн так разочаровал нас! Я до сих пор не могу с этим свыкнуться. И сквайр был так страшно разгневан! Не могу себе представить, как были потрачены все эти деньги — займы у ростовщиков, не говоря о векселях. Сквайр не показывает мне своего гнева сейчас, потому что опасается нового приступа, но я знаю, как он рассержен. Видишь ли, он тратил очень много денег на осушение земель Эптонской пустоши и сам очень стеснен в средствах. Но это удвоило бы стоимость имения, и мы были готовы экономить ради того, что в конечном счете пошло бы на пользу Осборну. А теперь сквайр говорит, что придется заложить часть земли; ты представить себе не можешь, какой это для него удар. Он продал много строевого леса, чтобы послать обоих мальчиков в колледж. Осборн… каким он был чудесным, невинным ребенком: ты знаешь, он ведь наследник в семье, и он был такой умный, все говорили, что он получит диплом с отличием, и стипендию для научной работы, и бог знает что еще, и он действительно стал студентом-стипендиатом, вот только потом все пошло прахом. Я не знаю, отчего именно. Это хуже всего. Быть может, сквайр написал ему слишком резкое письмо, и это подорвало его уверенность в себе. Но мне-то он мог бы открыться! Я думаю, он бы так и сделал, Молли, если бы был здесь, лицом к лицу со мной. Но сквайр разгневался и приказал, чтобы ноги его не было в доме, пока он не выплатит все сделанные им долги из своего содержания. Из двухсот пятидесяти в год выплатить более девятисот фунтов — как угодно! И до тех пор не появляться дома! Может быть, и у Роджера будут долги! Он получает лишь двести фунтов, но он ведь не старший сын. Сквайр распорядился распустить людей с дренажных работ, и я не сплю по ночам, думая об их несчастных семьях в это зимнее время. Но что же нам делать? У меня всегда было плохое здоровье, и я, возможно, была расточительна в своих привычках, и в семье было принято позволять себе определенные траты, да еще мелиорация этой земли. Ах, Молли, Осборн был таким милым ребенком, и таким любящим мальчиком, и таким умным! Помнишь, я читала тебе некоторые его стихи? Так может ли человек, написавший их, сделать что-то очень дурное? И однако, я боюсь, что он это сделал.
— Вы не знаете, совсем не знаете, на что ушли эти деньги? — спросила Молли.
— Нет, совсем не знаю. Это и ужасно. Есть счета от портных, счета за переплетенные книги, за вино и картины — на четыреста-пятьсот фунтов. И хотя такие траты кажутся простым людям, вроде нас, невероятными и непостижимыми — это может быть лишь обычным современным представлением о роскоши. Но деньги, по поводу которых нет никаких объяснений… о них мы услышали через лондонских агентов сквайра, которые узнали, что некие нечистоплотные поверенные наводят справки о родовом имении и — о Молли, это ужаснее всего… я не знаю, как заставить себя сказать тебе об этом! — о возрасте и здоровье сквайра, его дорогого отца, — она зарыдала почти истерически, продолжая при этом говорить, несмотря на старания Молли остановить ее, — отца, который взял его на руки и благословил даже прежде, чем я его поцеловала, и всегда с такой любовью думал о нем, о своем дорогом первенце и наследнике. Как он любил его! Как я любила его! В последнее время я порой думаю, что мы были едва ли справедливы к нашему доброму Роджеру.
— Нет! Я уверена, что нет, — только посмотрите, как он любит вас. Вы для него всегда на первом месте: он, может быть, не говорит об этом, но это всякому видно. И дорогая, дорогая миссис Хэмли, — продолжала Молли, решившись высказать все, что было у нее в мыслях, сейчас, когда ей удалось вставить слово, — не думаете ли вы, что лучше было бы не судить ошибочно о мистере Осборне Хэмли? Мы же не знаем, что он сделал с этими деньгами: он так добр (ведь правда?), что он, может быть, захотел помочь какому-нибудь бедному человеку — торговцу, например, которого преследуют кредиторы, кому-нибудь…
— Ты забываешь, дорогая, — сказала миссис Хэмли, слабо улыбнувшись пылкой фантазии девушки, но тут же вздохнув, — что все остальные счета пришли от торговцев, которые жалуются, что им не уплачено.
Молли смешалась на секунду, но тут же сказала:
— Я уверена, они ему
