Андре Моруа - Для фортепиано соло. Новеллы
— Господин губернатор… — начал он.
Вой урагана помешал мне расслышать конец фразы. Сидя в двух шагах от Жизели и подполковника, губернатор как завороженный не сводил глаз с этой пары. Губы его тряслись, но я не мог понять, говорит ли он что-то или безуспешно пытается овладеть голосом. Он побледнел так сильно, что я испугался, как бы он не лишился чувств. Самолет, который теперь удерживало на земле только одно крыло, застрявшее в ветвях правой пальмы, трепыхался на ветру, точно полотнище знамени. Мне следовало бы думать о смертельной опасности, которая нависла над нами, об Изабелле, о близких, но все мои мысли были поглощены спектаклем, разыгрывавшимся на моих глазах.
Впереди — коленопреклоненный пилот, повернувшись спиной к остальным участникам этой сцены, бормотал молитвы. Подполковник — сердце которого, как видно, разрывалось между любовью, повелевавшей ему заключить в объятия молящую женщину, и мучительной боязнью унизить начальника, которого он, несомненно, почитал. Что до меня, то, съежившись в кресле, чтобы предохранить себя от толчков, я старался сделаться совсем незаметным и как можно меньше стеснять трех участников этой драмы. Впрочем, я думаю, они просто забыли о моем присутствии.
Наконец губернатору удалось, цепляясь за кресла, приблизиться к жене. В этой страшной катастрофе, в которой разом гибли и жизнь его и счастье, он сохранял удивительное достоинство. Ни тени гнева не было в его прекрасных чертах, только в глазах стояли слезы. Очутившись рядом с женой, он оперся на меня и с надрывавшей душу нежностью произнес:
— Я ничего не знал, Жизель, ничего… Идите ко мне, Жизель, сядьте со мной… Прошу вас… Приказываю вам.
Но она, обвив руками подполковника, пыталась привлечь его к себе.
— Любимый, — говорила она. — Любимый, зачем ты противишься? Ведь все кончено… Я хочу умереть в твоих объятиях… Любимый, неужели ты принесешь наши последние минуты в жертву щепетильности?.. Ведь я слушалась тебя, пока было необходимо, ты сам знаешь… Ты уважал Эрика, любил его… И я тоже… Да, Эрик, это правда, я любила тебя!.. Но раз мы умрем…
Кусочек металла, сорвавшийся откуда-то при особенно сильном толчке, ударил Жизель в лицо. Тоненькая струйка крови потекла по ее щеке.
— «Надо соблюдать приличия»! — с горечью сказала она. — Сколько раз ты повторял мне эти слова, любимый… И мы геройски соблюдали приличия… Ну а теперь? Теперь речь идет не о приличиях, а о наших последних, коротких минутах…
И глухим шепотом добавила:
— Оставь же! Мы вот-вот умрем, а ты стоишь навытяжку перед призраком!
Губернатор вынул платок, склонился к жене и ловким, ласковым движением отер окровавленную щеку. Потом посмотрел на подполковника с печальной решимостью, но без укора. Мне казалось, что я прочитал в его взгляде: «Обнимите же эту несчастную… Я уже не способен страдать…» А тот, потрясенный, казалось, так же беззвучно отвечал: «Нет, не могу. Я слишком уважаю вас. Простите». Мне чудилось, что передо мной Тристан и король Марк. Я отродясь не был свидетелем такой патетической сцены. Ни звука, кроме воя ветра и неясного бормотания — молитвы пилота; а в иллюминатор видно было только свинцово-серое небо, вереницы клочковатых белесых облаков, а если глянуть вниз — желтые, все прибывающие волны.
Потом на мгновение ветер стих, и женщине, цеплявшейся за мундир офицера, удалось приподняться. С каким-то отчаянным вызовом она поцеловала его прямо в губы. Он еще несколько секунд пытался сопротивляться, но потом, уступив то ли жалости, то ли страсти, отвел наконец глаза от своего начальника и с жаром ответил на ее поцелуй. Губернатор побледнел еще больше, откинулся на спинку кресла и, казалось, потерял сознание. Инстинктивное чувство стыдливости побудило меня закрыть глаза.
Сколько времени прошло таким образом? Не знаю. Достоверно я помню лишь одно: спустя несколько минут, а может быть, часов, мне послышался в грохоте бури шум мотора. Неужели это галлюцинация? Я напряг слух и огляделся. Мои спутники тоже прислушивались. Подполковник и Жизель уже стояли поодаль друг от друга. Она сделала шаг к мужу, который приник к иллюминатору. Пилот, поднявшись с колен, шепотом спросил Буссара:
— Слышите, господин губернатор?
— Слышу. Это самолет?
— Пожалуй, нет, не похоже, — сказал пилот. — Это шум мотора, но более слабый.
— Так что же это? — спросил подполковник. — Я ничего не вижу.
— Может быть, дозорное судно?
— Как они могли узнать, что мы здесь?
— Не знаю, господин подполковник, но шум все слышнее. Они приближаются. Шум идет с востока, стало быть — со стороны берега… Глядите, господин подполковник, там серая точка, там — на волнах! Так и есть, это катер!
И он истерически расхохотался.
— Господи! — выдохнула Жизель, сделав еще один шаг к мужу.
Прильнув лицом к иллюминатору, я теперь совершенно явственно различал катер, направлявшийся к нам. С трудом преодолевая бушующую стихию, он то и дело исчезал среди вздымающихся волн, но все-таки неуклонно двигался к островку. Четверть часа понадобилось морякам, чтобы добраться до нас, и это время показалось нам вечностью. Наконец, приблизившись, они зацепились багром за пальму, но им далеко не сразу удалось переправить нас на корабль. Самолет содрогался под порывами ветра, поэтому каждое движение было чревато опасностью. Да и катер швыряло на волнах, точно щепку. Наконец летчик сумел открыть дверцу кабины и выкинуть веревочную лестницу, конец которой подхватили матросы. Я и по сей день не пойму, как это нам всем пятерым посчастливилось переправиться на катер и никто не свалился в море.
Облачившись в непромокаемые плащи, мы с борта катера глядели на наш самолет и задним числом холодели от ужаса. Для того, кто видел его со стороны, было совершенно ясно, что это чудо эквилибристики не могло продолжаться долго. Жизель с удивительным хладнокровием пыталась привести в порядок свою прическу. Гардемарин, командовавший маленьким судном, рассказал нам, что сторожевой катер видел, как мы приземлились, и с самого утра нам пытались прийти на помощь. Но разбушевавшееся море трижды заставляло наших спасателей отступить. На четвертый раз они добились успеха. Матросы сообщили также, что наводнение причинило громадный ущерб прибрежным селам и порту Батока.
В порту нас встретил представитель местной администрации. Это был молодой чиновник колониального управления, несколько растерявшийся от множества проблем, возникших перед ним из-за стихийного бедствия. Но с той минуты, как губернатор Буссар ступил на сушу, он вновь стал «патроном». Отданные им распоряжения обличали в нем прекрасного организатора. Чтобы бросить войска на спасательные работы, ему нужно было содействие подполковника Анжелини, и я был поражен поведением обоих мужчин. Глядя, как они энергично делают общее дело, никто не заподозрил бы, что один из них оскорблен, а другого терзают угрызения совести. Мадам Буссар отвели в дом местного администратора, где молодая хозяйка напоила ее чаем и дала свой плащ, после чего Жизель немедля выразила желание принять участие в помощи пострадавшим и занялась ранеными и детьми.
— А открытие памятника, господин губернатор? — напомнил чиновник.
— Мы займемся мертвыми, когда обеспечим безопасность живых, — сказал губернатор.
О моей лекции, разумеется, не могло быть и речи. Я чувствовал, что участники этой маленькой драмы рады поскорее сплавить меня отсюда. Решено было, что в следующий пункт я отправлюсь поездом. Я зашел проститься к мадам Буссар.
— Какое ужасное воспоминание вы сохраните о нас! — сказала она.
Но я не понял, что она имеет в виду: наш страшный перелет или любовную трагедию.
— И вы их больше не встречали? — спросила Клер Менетрие.
— А вот послушайте, — ответил Бертран Шмит. — Через два года, в 1940 году, я был призван как офицер и на фландрском фронте в штабе генерала одной колониальной дивизии встретил Дюга, уже в капитанском чине. Он вспомнил о нашем ужасном путешествии.
— Вы дешево отделались, — сказал он. — Летчик рассказал мне все подробности… Он рвал и метал, негодуя на патрона, которого перед вылетом предупреждал об опасности.
После минутной неловкой заминки Дюга добавил:
— Скажите, дорогой мэтр, что такое стряслось во время полета? Мне никто ничего не сказал, но над губернатором, его женой и подполковником Анжелини с момента возвращения нависла тень какой-то драмы… Не знаю, известно ли вам, что подполковник в скором времени подал прошение о переводе и оно было удовлетворено? И что самое странное — губернатор энергично поддержал его просьбу.
— Что ж тут странного?
— Как вам сказать… Губернатор очень ценил Анжелини… И потом, я думал, что кое-кто будет удерживать подполковника.
— Кое-кто?.. Вы имеете в виду Жизель?
