Душа Японии - Лафкадио Хирн
Вдруг меня охватило странное воспоминание, — может быть навеянное молодым человеком с ребенком, может быть песнью воды, разбивающейся об утес... Я вспомнил одну сказку.
Давно-давно где-то в горах жил бедный дровосек с женой. Они были бездетны и уже очень стары. Каждый день муж один уходил в лес, а жена оставалась дома за прялкой.
Раз как-то дровосек глубже обыкновенного зашел в лес; он искал каких-то особенных дров. Вдруг он очутился у маленького ключа, которого раньше никогда не видал. Вода была чудесная, прозрачная и холодная; ему захотелось пить; день был жаркий, и он много работал. Он снял свою широкополую соломенную шляпу, встал на колени и стал жадно пить. Вода удивительно освежила его. Вдруг он в воде увидал отражение своего лица и испугался. Это было его лицо, а между тем не такое, каким он привык видеть его в старом зеркале дома: то было совсем молодое лицо. Он не поверил своим глазам. Невольно он схватился за голову, совершенно лысую за несколько минут до этого: теперь густые черные волосы покрывали ее; лицо его стало гладким-гладким, как лицо юноши — все морщины исчезли. Вместе с тем он почувствовал, что по всему его телу разливалась юношеская сила. В изумлении он посмотрел на свои ноги; давно уже от старости они стали слабы и дряблы, а теперь вдруг ноги его стали красивыми и упругими. Он не знал, что испил живой воды из ключа юности. В первое мгновение он закричал и запрыгал от радости, потом побежал домой; никогда в жизни он не бегал так скоро. Дома жена испугалась, потому что приняла его за чужого; а когда он рассказал ей о случившемся чуде, она сначала не хотела верить ему. Наконец ему все-таки удалось убедить ее в том, что он — ее муж. Подробно описав, где находится волшебный ключ, он попросил ее пойти с ним.
— Ты теперь такой молодой и красивый, — сказала она, — любить такую старуху, как я, ты, конечно, не можешь. Мне тоже надо испить этой водицы. Но обоим нам нельзя уйти из дома; так ты здесь подожди, а я пойду.
И она поплелась в лес одна.
Найдя источник, она встала пред ним на колени и начала пить водицу. О, как она была освежительна и вкусна! Она пила, пила, останавливаясь только, чтобы передохнуть, — и снова пила, пила без конца.
Дома муж с нетерпением ее поджидал. Он надеялся, что она вернется к нему молодой и красивой. Но он ждал час, ждал другой, а она все не возвращалась. Тогда его охватил страх. Он запер дом и отправился ее искать. У источника не было никого. Он хотел было вернуться домой, по вдруг услышал, что в высокой траве рядом с ключом кто-то тихо плачет. Он стал шарить в траве и сначала нашел платье жены, а рядом с платьем маленького, шестимесячного ребенка.
Старуха слишком много хлебнула волшебной водицы и допилась до того, что перешагнула юность и стала младенцем. Муж поднял ребенка, грустно и удивленно смотрящего на него, и понес его домой, погруженный в грустные думы.
Теперь смысл этой сказки меня менее удовлетворил, чем прежде, потому что я еще находился под чарами моей фантазии о рыбаке Урасиме. Мы не становимся моложе, если слишком много пьем из жизненного ключа...
Мой курумайя вернулся, голый и освеженный, и объявил, что слишком жарко, и он не может сделать обещанных 25 миль, но что вместо него меня довезет до места назначения другой. За труды он потребовал 75 сен.
Было действительно очень жарко и вдали, будто лихорадочный пульс природы, слышался бой барабанов, просящих у неба дождя. И я снова вспомнил о дочери морского царя.
— Она сказала мне 75 сен, — заметил я, — хотя ты и не исполнил условленной работы, но я дам тебе 75 сен, потому что я боюсь гнева богов.
Мою тележку подхватил бодрый, еще неутомленный бегун, и я покатил дальше, по сверкающей ароматной дали и шири, навстречу большим барабанам...
КИМИКО
Желание быть забытой возлюбленным душе гораздо труднее, нежели старание самой не забыть...
Из стихотворения Кимико
На бумажном фонаре у входа в один из домов «улицы гейш» написано ее имя. Ночью эта улица производит фантастическое впечатление — узкая, как коридор, с глухими фасадами из темного полированного дерева, напоминающими пароходные каюты первого класса; в маленьких раздвижных дверях — оконца, затянутые бумагой, похожей на узорчатое стекло. Здание в несколько этажей, но в безлунную ночь этого и не заметишь; освещены только нижние помещения до спущенных маркиз, — все остальное, вверх, темно. Светятся лампы изнутри, сквозь узенькие бумажные окна, — светятся фонари, висящие снаружи, по одному у каждой двери. Смотришь вдоль улицы, между двумя рядами таких фонарей, сливающихся в перспективе в неподвижную массу желтого света. Фонари — яйцеобразные и цилиндрические, четырех- и шестиугольные — с японскими надписями, в красивых иероглифах.
Улица безмолвствует, как выставка после ухода посетителей. Обывательницы ее упорхнули и украшают своим присутствием банкеты и пиршества; как ночные бабочки, они живут только ночью.
Если идти с севера на юг, то на первом фонаре слева читаешь: «Кинойя: ухи O-Ката», т. е. «золотой дом, в котором живет Оката». Фонарь справа повествует о доме Нишимура и о девушке Миутсуру, о «пышном аисте», Следующий дом слева — дом Кайты с Коханой-цветочком и Хинакой-куколкой. Напротив возвышается дом Нагайэ, где живут Кимика и Кимико... С полмили тянутся эти параллельные линии светящихся имен.
Хозяйка и владетельница последнего дома — Кимика. Она последовательно
