Том 2. Учитель Гнус, или Конец одного тирана; В маленьком городе - Генрих Манн
— Послушайте, вы, конечно, знаете всех в городе?.. Ради бога, кто была эта женщина в черном? Она вошла в собор, когда звонили к вечерне.
И так как старик только ухмылялся…
— Хотите, я дам, вам денег? Ах, все напрасно! Со мной происходит что-то непонятное. Она вошла в собор одна, на глазах у всех, а между тем никто ее не видел. Покойной ночи, старик, весь мир безмолвствует.
Он убежал, простирая руки, и, приподняв кожаную завесу у входа в собор, скользнул внутрь.
«Может быть, она еще здесь. Что, если она ждет меня? Нет, то было скорее видение, и она явилась мне одному. — И, вглядываясь в прохладный сумрак: — О Альба, светлая заря{24}, взойди! Я люблю тебя! Если я найду тебя, я сгорю в тебе! Неужто мне не суждено узнать любовь? Я ненавижу всех женщин, которых встречал до сих пор. Мне двадцать лет, Альба, и я хочу любить тебя, всегда, всегда».
Он шатался, словно в каком-то угаре. Когда он вышел, что-то сновало взад и вперед у колокольни, там, где темнота была особенно густой, что-то неспешно сновало взад и вперед. Юноша бросился туда.
— Добрый человек, скажите!..
— Что такое? — спросил коммерсант Манкафеде и остановился.
— Простите, сударь…
Смущенный юноша очнулся от грез. Вот уже час, как он жил в мире приключений, которые происходили на глазах у всех, а между тем касались его одного. Этот город и его чудеса были суждены ему. И он переходил от встречного к встречному — единственный чувствующий человек среди заколдованных камней — и спрашивал о чудной женщине.
— …я только хотел… — растерянно залепетал он. — Сударь, я здесь чужой…
— Это нам известно, — сказал купец. — Вы из этих, из актеров.
— Вы, разумеется, понимаете, сударь, что в моем возрасте трудно… что… О сударь, она вошла в собор!
— Ага, так в собор, говорите вы?
— Вы ее знаете?
— Нет, навряд ли. Но, чтобы сделать вам одолжение, я могу спросить у дочери.
— Неужели… О!..
Коммерсант вошел в дом. Молодой человек не стал спрашивать, что это за дочь, откуда ей знакомы тайны его сердца. Он больше не противился чарам, и они снова обволокли его своими туманами. Обеими руками он схватился за виски, стремительно, словно падая, сделал два шага вперед и задрожал всем телом.
— О Альба, светлая заря!
Тем временем купец вернулся.
— Моя дочь, конечно, знает, кого вы имеете в виду, но она вам этого не скажет.
— Почему же?
— Про то моя дочь тоже знает.
— Но ведь та женщина смотрела на меня! Она обернулась, входя в собор, и посмотрела на меня, на меня одного.
— Ага, так она посмотрела на вас?
Юноша топнул ногой.
— Это никого, кроме меня, не касается. Я не понимаю, что нужно вашей дочери. Да ничего она и не знает, ваша дочь!
— Ого! — Сдержанной холодности купца как не бывало. — Уж если моя дочь ничего не знает, то вам все это приснилось, молодой человек, а на самом деле ничего и не было. Что было, то ей известно.
— Что ж она молчит?
— А зачем посылать несчастной девушке человека, который наверняка ее погубит! Моя дочь не очень-то поощряет такие дела. Но знать она все знает.
— Сударь! — В голосе Нелло зазвучали искательные нотки. — Вот драгоценный перстень. Вы коммерсант. Вам нетрудно будет оценить достоинство этого рубина. Знаете, что я за него прошу? Имя, только имя!
— А ну-ка, покажите!
Манкафеде, ухватившись за палец с перстнем, потащил певца к фонарю у собора. Вдруг он поднял глаза и, насупившись, уставился на юношу поверх пенсне.
— Откуда у вас этот перстень, молодой человек?
Нелло, покраснев, вырвал у него свой палец и, бормоча что-то себе под нос, поспешно ретировался.
— О, я ее недостоин! Я все еще ношу этот подарок ювелировой жены!
И он бросился прочь в темноту.
Но темноты уже не было. С Корсо, направляясь к воротам, выбежала стайка мальчишек с мигающими бумажными фонариками и стремительно пронеслась по площади.
— Едут, еще едут! — кричали кругом.
И тотчас захлопали ставни, в окнах замелькали огни. Дома снова опустели, отовсюду выскакивали любопытные, вытирая на ходу губы. Все собрались у въезда на площадь, все указывали на ворота, спорили и шумели. А из-за ворот все явственнее доносился нестройный гомон, в котором сливались смех, визг, деревянная дробь трещоток, пение… И под громыхание, щелканье и лай, освещенная пляшущими огоньками фонариков, в ворота ворвалась телега, полная галдящих женских голосов, пестреющая всеми цветами радуги — даже в глазах зарябило! — выехала на середину площади и остановилась. Кругом уже толпились молодые горожане и, откинувшись назад, призывно поднимали руки — целый лес реющих в воздухе рук; и тогда на высоких грядках телеги вздулись пузырями разноцветные юбки и блузки — девушки, зажмурившись, бросались в раскрытые объятия, как в воду. За ними стали слезать мужчины.
«Хористы приехали!» — неслось снизу в открытые окна, и те, кто замешкался, спешили на площадь. В кафе ярко загорелись огни. Должно быть, и кондитер Серафини на Корсо снова открыл свою лавку — слышно было, как тележка с мороженым, дребезжа, прокладывает себе дорогу в толпе. Адвокат Белотти, пыхтя, пробрался вперед.
— Сударыни, у нас приготовлены для вас помещения! — выкрикивал он, задыхаясь. — Мы — комитет!
— Мы — комитет! — орали мальчишки, передразнивая его.
Адвокат судорожно размахивал над головой списком. Портной Кьяралунци и молодой Савеццо кричали друзьям, чтобы они несли на площадь инструменты.
— Господи, помоги мне в остатний раз! — плакалась старушка, которую затолкали в давке.
А жена соборного пономаря Пипистрелли не уставала причитать:
— Вот оно, светопреставление! Правду сказал дон Таддео — согрешили мы перед господом!
В кафе «За прогресс» люди стояли плечо к плечу.
— Стакан черного пунша, кум Акилле! — просили из первых рядов.
Но хозяин был словно зажат в тиски и не мог даже вытащить на стойку свой живот. Он только протягивал полные стаканы, а завсегдатаи сами пускали их по рукам.
— Кто выпил три порции, — рявкнул он, войдя в азарт, — четвертую получит бесплатно!
Его сына, красавца Альфо, носило в толпе, как щепку, Он блаженно улыбался каждой встречной женщине, а малютке Рине, служанке табачника Полли, послал
