Виллем Элсхот - Избранное

И тогда я делал вид, будто считаю их. Да и можно ли было поступить иначе? Сначала приходилось смачивать пальцы, потому что ее ассигнации обычно слипались, и я больше опасался, что возьму слишком много, чем слишком мало. Впрочем, второе исключалось — это я твердо знал. Я пытался держаться непринужденно и смотрел на ее подбородок или шею, потому что взглянуть ей прямо в глаза не смел, но в конце концов все же вынужден был протягивать руку за деньгами. На висках у меня выступал пот, в ушах шумело, и я знал, что она торжествует и наслаждается этой минутой.

— В полном порядке, сударыня, — говорил я каждый раз. И сколько ни старался, не мог придумать никаких других, более подходящих слов. Какой уж там полный порядок! Она давала деньги, а я их брал. Вот и все.

После этого я уходил, отвесив жалкий поклон, с помощью которого надеялся сохранить иллюзию благопристойности.

Как-то раз, оплошав, я сказал: «До следующей встречи, сударыня», — но эти слова преследовали меня потом как неслыханное издевательство.

Но стоило покинуть технический отдел, и мне уже все было нипочем. Даже через мастерскую я проходил спокойно, потому что укоризненный взгляд кузнеца компенсировали флюиды благожелательности, исходившие от рабочих.

— Облапошили вы их? — спросил меня как-то раз маленький подмастерье.

Я упрашивал Боормана подготовить проект акционерного общества, и в самом деле, к тому времени, когда я должен был взимать очередной взнос, он разработал такой проект. Должен сказать, что он был составлен очень умело. Все было предусмотрено. Не хватало только денег.

— Опять бумага, — горестно вздохнула госпожа Лауверэйсен, поняв, что ей придется самой раздобывать капитал.

Когда я должен был отправиться за седьмым, последним, взносом, Боорман подозвал меня к себе.

— Лаарманс, — сказал он, — вы молодец. Я вижу, что вы прекрасно овладели ремеслом. И прежде чем удалиться на покой, я хочу преподнести вам подарок. Последнюю квитанцию вы можете отдать госпоже Лауверэйсен, не взимая с нее денег. Хотя, конечно, так дела не делаются и все равно никто этого не оценит… Вместо «спасибо» всегда получаешь фигу, вот вы сами увидите.

Я положил бумажку к себе в карман, а он добавил:

— Можете также взыскать всю сумму и взять себе, потому что вы заслужили премию. Словом, поступайте как знаете.

Я медленно брел по направлению к кузнице и, когда уже прошел часть пути, вдруг заметил, что нас было трое. Справа шел мой ангел-хранитель, а слева — какое-то черное существо. Сначала оба молчали, но в конце концов моего черного спутника прорвало:

— Де-вять-сот во-семь-де-сят франков, — прошипел он. И при звуке этих слов сумма показалась мне втрое больше, чем была на самом деле.

— Улыбка несчастной женщины, — тихо прошептал ангел.

И в то же мгновение мне померещилось, будто я слышу третий голос, на этот раз голос Боормана. Он сказал, что все это чушь: я могу получить и улыбку и деньги, если только с умом возьмусь за дело.

— Тебе вовсе не обязательно тратить все на толстуху Жанну, дружок. Положи основную сумму в банк, и она обрастет процентами.

— Хо-хо-хо! — загоготал черный спутник.

Светлый ангел ничего больше не стал говорить, но его молчание как бы подняло меня над землей, и я полетел.

Я был тогда еще совсем другим. Просто мальчишкой. Толстуха Жанна, конечно, недоумевала, почему на этот раз я не заглянул к ней, а направился прямо в кузницу. Я пролетел через мастерскую и, ворвавшись в технический отдел, громко позвал: «Госпожа Лауверэйсен!», зная, что она у себя наверху.

— Не беспокойтесь, сударь, деньги для вас приготовлены! — крикнула она мне и ответ, сразу же узнав мой ненавистный голос.

Она заставила меня еще немного подождать и, наконец спустившись вниз, раскрыла свой огромный кошелек.

Я вручил ей квитанцию со словами:

— Вам ничего больше не надо платить, сударыня. Господин Боорман списал остаток.

Я с трудом удерживался, чтобы ее не обнять. Взглянув на меня, она немного подумала и выложила деньги на письменный стол.

— Нет, сударь, — проговорила она, качая головой, — я не могу принимать подарков от господина Боормана.

И когда я стал настаивать, уверяя, что это мой подарок, она сказала:

— Возьмите деньги, сударь, или я позову брата!

Подчинившись ей, я почувствовал, что заливаюсь краской, и, поскольку она не вымолвила больше ни слова, я покинул эту проклятую конуру и пошел к толстухе Жанне топить свой позор в вине.

Я готов вынести на том свете любые муки — только бы мне не пришлось опять взыскивать деньги.

Когда я рассказал обо всем Боорману, он нисколько не удивился.

— Понятное дело, — заметил он, — разве она могла поступить иначе? Но как нам теперь быть с вами? Вы не взыскали деньги, потому что хотели отдать их ей, и вы их ей не отдали, потому что они лежат у вас в кармане.

Тут он сказал, что дарит мне половину этой суммы — четыреста девяносто франков — в качестве премиальных за то, что я расторопный малый. И когда я с довольным видом начал отсчитывать его долю, он подарил мне и вторую половину за то, что я не стал спорить.

— Господин Лаарманс, — сказал Боорман несколько дней спустя, — номер семь принес нам 11 750 плюс 3200 франков — итого 14 950. То обстоятельство, что долг Кортхалса оплачен похоронами, к делу не относится. Все экземпляры обошлись нам в 3600 франков, не считая трех сантимов за наши десять штук, а клише к статье о Лауверэйсене — 315 франков, по семь сантимов за квадратный сантиметр. Таким образом, чистая прибыль составляет 11 035 франков, но из этой суммы надо еще вычесть расходы на де Леу. Конечно, вам не так уж часто доведется продавать за один раз сто тысяч экземпляров, хотя я однажды продал Липтону двести пятьдесят тысяч. Но если вы каждый год будете издавать двадцать-тридцать номеров, получая в среднем не более трех тысяч франков прибыли, я этим удовлетворюсь. Кстати, крупные контракты отнюдь не выгоднее договоров на десять тысяч экземпляров, и к тому же они сопряжены с очень большим риском. Завтра вы начнете работать самостоятельно, а со следующей недели я переселюсь на лоно природы. Вы сможете каждый день консультироваться со мной по почте, а по средам и субботам я буду наезжать в Брюссель. От трех до пяти я буду сидеть в кафе «Бурс», где вы легко сможете меня найти или связаться со мной по телефону. Чем меньше вы мне будете надоедать и чем больше я заработаю с вашей помощью, тем лучше. Сам я начинаю торговать пилюлями от кашля, и вполне возможно, что в скором времени закажу у вас партию экземпляров «Всемирного Обозрения», но, конечно, не сто тысяч и не по обычным расценкам. Вы предоставите мне льготные условия. И помните: давайте крупные фотографии и числом побольше. Снимки приносят доход. Вы платите семь сантимов, а взимаете пятьдесят. От услуг Пиперса не отказывайтесь — хоть он и зануда, но работает ловко и берет недорого. А если владелец типографии повысит цены, найдите другого. За последние двадцать лет я сменил их не меньше пятнадцати, но де Янс свое дело знает. При каждом удобном случае угощайте сигарами полицейских нашего околотка и выставляйте им по рюмочке, потому что люди сплошь и рядом обращаются с разными вопросами в участок. Я еще подумаю о том, как нам по справедливости делить товары, которые вы будете брать в уплату. Помните: берите лишь то, что можно использовать или продать. Нее экспонаты, которые сейчас выставлены в Музее, я оставляю себе. И советую вам стараться изо всех сил, а не то я начну выпускать новое издание — «Универсальный Континентальный Журнал Торговли и Промышленности» или что-нибудь в этом роде. И сразу же поставлю: «Сорок второй год издания». Ясно?

Он снова — вплоть до мельчайших деталей — осмотрел мой инвентарь и ушел. Уже на другой день я начал работать самостоятельно — в точном соответствии с условиями контракта, который мы подписали в «Королевском льве». Это было десять лет назад, так что полпути уже пройдено… И вот я сижу перед тобой.

Лаарманс умолк. Видно, долгий рассказ утомил его, потому что он побледнел. Несколько мгновений он сидел, глядя в окно, за которым догорал закат, а затем встал и налил еще две рюмки. Теперь мне снова было легко представить себе бороду на его лице и я увидел его таким, каким знал много лет назад, когда он, если понадобится, готов был голыми руками освободить фламандский народ от тирании правительства.

— А стихов ты больше не пишешь, Лаарманс? — с интересом спросил я, ведь в свое время он был не лишен способностей.

Отпив немного вина из своей рюмки, он отрицательно покачал головой.

— Я пишу только статьи для «Всемирного Обозрения», — ответил он чуть погодя… — Я все делаю сам: расставляю силки, готовлю статьи и зачитываю их заказчикам.

— А ведь у тебя были хорошие стихотворения, — сказал я. — Все эти годы я помнил одно из них. Как оно начиналось?