Том 2. Учитель Гнус, или Конец одного тирана; В маленьком городе - Генрих Манн
Адвокат таинственно прикрыл рот рукой.
— А все-таки дон Таддео остался в дураках: барон тайно, понимаете, от лица, пожелавшего остаться неизвестным, внес свою долю в театральный фонд.
Сверкая очами и приложив палец к губам, он наблюдал за действием своих слов и после значительной паузы добавил:
— Вклад солидный и вполне может нас вознаградить за отказ старика Нардини.
— Ну и семейка эти Нардини! — сказал аптекарь, стукнув костылем о тротуар. — Своих сограждан они не удостаивают внимания, вступить членами в клуб отказываются, а тут еще и внучку заточили в монастырь.
— Еще не заточили, — отозвался молодой Савеццо, который стоял в неуклюже манерной позе, прислонясь к дверному косяку. — Когда я в клубе читал свой доклад о дружбе, она присылала горничную, чтобы та ей все рассказала.
— Ага! Тотó предпочел бы, чтобы она осталась мирянкой!
Под насмешливыми взглядами окружающих левый глаз молодого человека скосился на изрытый оспинами нос.
— Да, красотка эта Альба! — подтвердил красавец Альфо, сын трактирщика, и с самодовольно-независимым видом обвел взглядом окружающих.
— Красотка-то она красотка, да не про вас писана, — рассмеялся городской секретарь. — Даже Северино Сальватори пришлось убраться ни с чем, хотя другого такого шарабана с плетеным кузовом ни у кого в городе нет. Разве только от приданого откажетесь. Старик рад будет задешево сбыть ее с рук. У него скупость сильнее благочестия.
— Нет, старик и в самом деле благочестив, — возразил Савеццо. — Он и добрые дела творит. Старый Брабрá уже тридцать лет живет у него на хлебах. В Вилла-скуре каждое воскресенье после обедни раздают беднякам муку. Сама Альба раздает.
— Да, сама Альба, — подтвердил Альфо.
— А когда я пришел к нему с подписным листом, — заявил адвокат, назидательно подняв палец, — знаете, что Нардини мне ответил?
Все знали, но готовы были в десятый раз вознегодовать по поводу этого ответа.
— Он сказал, что с удовольствием даст деньги, лишь бы актеры не приезжали.
Аптекарь хватил кулаком по столу. В молчании остальных чувствовалось возмущение. И только красавец Альфо с простоватой улыбкой, обнажившей его белые зубы, сказал:
— А я все-таки женюсь на Альбе.
Никто не удостоил его ответом.
— Да и за аренду водопада, — напомнил кум Акилле, — он безбожно много взял с города.
— Сами виноваты, — сказал городской секретарь, пожав плечами. — Я лично был против электростанции, да и сейчас против. Но меня ведь не слушают, — добавил он, покосившись на адвоката, который сразу же замахал руками.
— Так что же мы — за прогресс или против? — взвизгнул он, борясь с одышкой.
— И кому мы обязаны прогрессом, — подхватил молодой Савеццо, — если не адвокату?
— Допустимо ли, чтобы в таком городе, как наш, — продолжал адвокат, — все общественные места освещались керосином? Какими глазами мы будем смотреть на приезжих, которые повалят к нам, как только откроется театральный сезон?
— Разумеется! — поддакнули все. Только городской секретарь всплеснул руками в потряс ими в воздухе.
— В том-то и дело! Раз у нас открывается театральный сезон, подавай нам и электрическое освещение, а когда мы, в подражание Венеции или Турину, празднуем День конституции, нам необходимы фейерверки, а это значит пустить на ветер ни более ни менее как пять тысяч лир. Так, одержимые манией величия, творим мы одно безумство за другим, и приведет это в конце концов к банкротству. Ах, господа, меньше всего я могу винить в этом нашего досточтимого мэра, синьора Августа Сальватори, который давно уже не у дел и никуда носа не кажет. Вот кто виноват!
И он ткнул пальцем в сторону адвоката, который от возмущения заерзал на стуле:
— Так как же мы — за прогресс или против?
Лейтенант поднес ладонь к уху:
— Кажется, тарахтит, слышите?
Все насторожились. Савеццо и Альфо бросились за угол дома и стали всматриваться вдаль. И вдруг оба закричали, приставив руки ко рту:
— Эй, Мазетти! Потише!
Слышно было, как под яростное щелкание кнута прогромыхала внизу по шоссе почтовая карета.
Пока она заворачивала к воротам, все припоминали те поистине чудовищные опоздания, которые позволял себе этот Мазетти; надо сказать, он не торопится домой к жене, — и когда он выехал на площадь, его встретили оглушительным свистом. Оба карабинера спешились и, сняв треуголки, принялись вытирать потные головы. Дилижанс с громом подкатил к зданию почты. Только теперь все увидели, сколько в нем народу: внутри сидело восемь пассажиров, девятый слезал с козел. Это был коренастый человек с профилем Цезаря, — если бы не отливающие синевой бритые щеки и какие-то особенно эластичные и четкие движения, коммивояжер мог бы вполне принять его за собрата.
Не успели лошади остановиться, как из дилижанса, в панике наступая на ноги своим спутникам, выскочили две монахини и с такой быстротой пустились вверх по уличке, ступеньками ведущей к монастырю, что кресты у них на четках так и подпрыгивали. Вслед за ними показался молодой человек с красивым бледным лицом и равнодушно огляделся по сторонам.
— Нелло! — окликнул его из кареты женский голос. — Помоги мне, пожалуйста!
— Нет, уж позволь мне, — сказал худощавый старик, одетый во все белое, и с юношеским проворством протянул даме морщинистую руку, на которой сверкал крупный брильянт.
— Да ведь это они, актеры! — возгласил адвокат. — Мне, как председателю комитета, полагается их приветствовать.
Он встал и, виляя задом, поспешил к почте. Следом, немного отступя, потянулись остальные.
Из дилижанса между тем выгружали смеющуюся брюнетку, но кто же — адвокат обомлел и остановился на полдороге, — кто поддерживал ее сзади, подхватив под мышки, как не барон Торрони, на красном лице которого задорно топорщились белокурые усы! Он повернулся — из его ягдташа торчали птичьи клювы — и высадил на тротуар еще одну даму, маленькое, невзрачное существо в грязно-сером плаще, висевшем на ней мешком, и с пропылившимися волосами. За ней с игривой, но смущенной физиономией вылез хозяин табачной лавки Полли.
— Эй, Полли, что с тобой? — окликнул его адвокат. Полли поспешил присоединиться к компании.
— Не спрашивайте! Одна из них чуть-чуть не поцеловала меня. Та большая, черная.
— Великолепная женщина! Воображаю, какой у нее голос! — воскликнул адвокат.
— Да, такую крикунью поискать надо. А уж каких анекдотов наслушался я сегодня в старой скворешнице, прямо рот разинешь. Я подумал: неужто монашки их уже слыхали. Не зря они молились все громче и громче, а сейчас глядите, как чешут.
— И что эти монастырские юбки повсюду треплются? — возмутился адвокат. — По всем дорогам только их и видно.
