Бэзил и Джозефина - Фрэнсис Скотт Фицджеральд
– Вот там этот тип, Тревис де Коппет, – только что указал его приятель. – Не понимаю, что он о себе возомнил?
Без интереса покосившись на стайку молодняка в дальнем конце салона, Энтони опознал младшенькую Перри и еще каких-то юных леди, часто встречавшихся ему на улицах. Вели они себя непринужденно, только чересчур дурашливо и шумно; взгляд его задержался на них недолго и продолжил обшаривать салон (где, несмотря на приличное освещение и непроглядную темень за окнами, будто бы витали сумерки) в поисках знакомой, с которой Энтони договорился здесь встретиться, чтобы потанцевать, – и тут зал внезапно пробудился от настойчивой, заводной музыки. Мимо них устремилась сначала неширокая, но растущая на глазах процессия. Мужчины в пиджачных парах, будто оторвавшиеся от неотложных дел, и женщины в готовых упорхнуть шляпках создавали ощущение мимолетности событий. Догадываясь, что это движение, не вполне случайное и не слишком тайное, вскоре разобьется на упорядоченные фрагменты, Энтони забеспокоился, как бы не упустить его вовсе, и принялся более старательно выискивать знакомые лица.
Одно из них вдруг выглянуло из-за мужского плеча в каких-то пяти футах от Энтони, и он на миг сделался объектом самого грустного, самого трагического внимания. Выражалось оно улыбкой и в то же время отсутствием улыбки, и большими серыми глазами над яркими треугольниками румянца, и линией губ, искривленной вселенским сочувствием к их общей судьбе, но за этим выражением виделась не жертва, а нежная фея печали – только в этот миг Энтони увидел Джозефину по-настоящему.
Первым его порывом было выяснить, с кем она танцует. Оказалось, этого молодого человека он знал, а потому незамедлительно поднялся из-за стола, быстро одернул пиджак и вышел на паркет.
– Вы позволите?
Джозефина, перехваченная в танце, приблизилась к нему почти вплотную, направила взгляд ему в глаза, а потом сразу вниз и в сторону. Она молчала. Сообразив, что ей не более шестнадцати, Энтони понадеялся, что его знакомые не застукают его в разгар этого танца.
Когда оркестр умолк, она вновь подняла на него взгляд; он подумал, что по ошибке недооценил ее возраст. Проводив ее на место, он невольно спросил:
– Вы разрешите еще вас пригласить?
– Да, конечно.
Их взгляды встретились; каждая вспышка ее глаз загоняла в него гвоздь – видимо, из тех, без которых не обходились железные дороги – давний источник фамильного состояния Перри. Обескураженный, Энтони вернулся к себе за столик.
А еще через час они вдвоем уезжали из «Блэкстона» в его автомобиле.
Все произошло естественным образом: в конце второго танца Джозефина объявила, что должна уходить, обратилась к нему с просьбой, и он, отчаянно смущаясь, зашагал рядом с нею через опустевший танцевальный круг. Из уважения к ее сестре он согласился проводить ее домой… но его не покидало безошибочное чувство, что это еще не все.
Однако за порогом его отрезвил пронизывающий холод, и он сделал новую попытку перераспределить ответственность. В тесном контакте с настойчивой белозубо-печальной юностью это оказалось непросто. Садясь в автомобиль, Энтони попытался суровым мужским взглядом утвердить свой авторитет, но ее глаза, сверкавшие как в лихорадке, вмиг растопили его напускную строгость.
Он невзначай похлопал ее по руке… и тут же попал в облачко ее духов и задохнулся от поцелуев.
– Вот и все, – прошептала она через несколько мгновений.
– Жестокое замечание, – выговорил он, – как раз когда я увлекся. – Он попытался вспомнить, не наговорил ли ей лишнего.
– Я только хочу сказать, что каждая минута, проведенная с тобой, может оказаться последней, – обреченно произнесла она. – Мои родные сговорились отправить меня учиться в другой штат… думают, я ни о чем не догадываюсь…
– Какая неприятность!
– …А сегодня набросились на меня все вместе и сказали, что ты вообще не подозреваешь о моем существовании!
После долгого замешательства Энтони выдавил:
– Надеюсь, ты не позволила им себя убедить.
Она фыркнула:
– Нет, я только рассмеялась и поспешила сюда.
Ее ладонь нащупала дорогу к его руке; когда он сжал пальцы, ее взгляд, уже ясный, а не печальный, оказался совсем близко, на уровне его глаз. Через минуту он уже думал: «А ведь я начал грязную игру».
Он не сомневался, что начал ее сам.
– Ты такой чудесный! – сказала она.
– А ты – милое дитя.
– Больше всего на свете ненавижу ревность, – выпалила Джозефина, – а ее обрушивают на меня со всех сторон. И в первую очередь – родная сестра!
– Ну, не может быть, – запротестовал он.
– Ведь я не нарочно в тебя влюбилась. Я пыталась с этим бороться. Даже уходила из дому, когда ты должен был прийти.
Сила ее лжи порождалась искренностью и еще простой, непоколебимой уверенностью, что любой, кому она симпатизирует, должен непременно ответить ей любовью. Джозефина не стыдилась и не унывала. Ее мир населяли только двое: она и молодой человек, и мир этот надежно окружал ее с восьми лет. Она ничего не планировала; она просто давала себе свободу, а остальное довершала ее бьющая через край внутренняя жизнь. Ничего необычного; но мы в большинстве своем только тогда начинаем это понимать, когда молодость проходит и опыт придает нам бесполезного куража.
«Ты не могла в меня влюбиться», – хотел сказать Энтони, но не решился. Его одолевало намерение поцеловать ее снова, более нежно, лишь для того, чтобы объяснить ей неразумность такого поведения, но не успел он приступить к исполнению своего благодушного плана, как она снова оказалась у него в объятиях и принялась нашептывать какие-то слова, которые он волей-неволей принимал, поскольку они были закупорены в поцелуй. А потом он остался один и уехал.
Во что он впутался? Их слова бились и звенели у него в ушах, как внезапный жар, – завтра в четыре на этом углу.
«Боже милостивый! – с тревогой повторял он про себя. – Что за вздор: она со мной порвала. Девчонка рехнулась, она плохо кончит, если на ее пути встретится какой-нибудь негодяй. Так я и побежал к ней на свидание!»
Но ни за ужином, ни на вечерних танцах Энтони не сумел выбросить из головы это происшествие; он с сожалением обводил глазами бальный зал, будто надеялся кого-то высмотреть.
III
Через две недели, поджидая Мейрис Уэйли в убогой, безликой «гостиной» под лестницей, Энтони обшарил карманы в
