Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т. 16. Доктор Паскаль
Преследуемый отдельными словами, выражениями из полученного письма, он мучился, стараясь убедить себя, что Клотильда и в самом деле его не любит, — в ней говорит только жалость и благодарность. Как облегчила бы ему разрыв уверенность, что она жертвует собой и, удерживая ее подле себя, он только потворствует своему чудовищному эгоизму! Но напрасно он присматривался к ней, подвергая всевозможным испытаниям, — в его объятьях она по-прежнему была нежной и страстной. Он падал духом, видя, что его старания оборачиваются против принятого им поневоле решения, которого он так опасался, и что Клотильда становится ему еще дороже. Он пытался доказать себе необходимость разлуки, перебирал все доводы в пользу нее. Жизнь, которую они вели в последние месяцы, — жизнь вдали от людей, жизнь без обязанностей, без какой бы то ни было работы, предосудительна. Сам-то он годен лишь на то, чтобы успокоиться где-нибудь под землей, в уголке кладбища; но не была ли такая жизнь вредна для Клотильды, не станет ли девушка испорченной, безвольной, неспособной желать и действовать? Он развращал ее своим поклонением, тем, что пренебрегал хулой, сплетнями. Потом ему вдруг представлялось, что он умер, оставил ее на улице, без средств, всеми презираемую. Никто не давал ей приюта, она скиталась одна, бездомная, навсегда потеряв надежду иметь мужа и детей. Нет! Нет! Это было бы преступлением, он не должен ради нескольких дней личного счастья обрекать ее на позор и нищету.
Как-то утром Клотильда вышла ненадолго по соседству и вернулась домой потрясенная, бледная, дрожащая. Поднявшись к себе в спальню, она упала на руки Паскаля почти в обмороке. Она бессвязано лепетала:
— Боже мой!.. Боже!.. эти женщины…
Испуганный, он забросал ее вопросами:
— Ну, отвечай же! Что случилось?
Краска стыда залила ее щеки. Она обняла Паскаля, спрятала лицо на его плече.
— О, эти женщины!.. Я перешла на теневую сторону улицы, закрыла зонтик и нечаянно толкнула им ребенка, он упал… Тогда они напустились на меня, стали выкрикивать всякие гадости, что у меня никогда не будет детей, что дети не родятся у таких, как я! И, боже мой, еще многое другое, я даже не могу повторить их слова, а кое-чего я просто не поняла!
Она плакала навзрыд. Паскаль сильно побледнел и, не зная, что сказать, безумно целовал ее, плача вместе с ней. Он ясно представил себе, как Клотильду преследуют, поносят. Наконец он нашел в себе силы и пробормотал:
— Это моя вина, — ты страдаешь из-за меня… Послушай, уедем отсюда далеко-далеко, куда-нибудь, где нас не знают, где тебя будут уважать и ты будешь счастлива.
Увидев, что он плачет, она мужественно подавила слезы.
— Как гадко я поступила! А я-то давала себе зарок ничего тебе не говорить! Но дома мне стало так горько, что я не сдержалась… Вот видишь, все уже прошло, не огорчайся… Я люблю тебя.
Она уже улыбалась и снова нежно привлекла его к себе, целуя, как целуют, когда хотят облегчить неутешное горе.
— Я тебя люблю, так люблю, что это за все меня вознаграждает! Ты один мне нужен на свете, все остальное не имеет значения! Ты так добр, ты даешь мне столько счастья!
Но он плакал, не переставая, и она снова заплакала вместе с ним; так сидели они долго и в бесконечной тоске смешивали поцелуи и слезы.
Оставшись один, Паскаль осыпал себя гневными упреками. Он не имеет права причинять новые страдания обожаемому им ребенку. Но в тот же вечер произошло событие, подсказавшее ему выход, которого он искал, смертельно боясь его найти. После обеда Мартина таинственно отвела Паскаля в сторону.
— Я видела госпожу Фелисите, и она поручила мне передать это письмо, сударь, и велела вам сказать, что принесла бы его сама, если бы не боялась за свое доброе имя… Она просит вернуть ей письмо господина Максима и сообщить, какой ответ даст на него барышня.
Это и в самом деле было письмо от Максима. Получив его, Фелисите обрадовалась: она воспользуется им, чтобы вернуть сына, — ведь, вопреки ее ожиданиям, нищета не сломила Паскаля и не привела к ней. Ни Паскаль, ни Клотильда не обратились к ней, не попросили у нее помощи, поэтому она еще раз переменила намерение и снова решила их разлучить; на этот раз случай показался ей подходящим. Максим писал бабушке, настойчиво прося ее повлиять на сестру в его пользу. У бедняги признали сухотку спинного мозга, и теперь он передвигается только с помощью слуги. Но Максим особенно горевал о своей ошибке, он не устоял перед красивой брюнеткой, которая втерлась к нему в дом, и в объятьях этой женщины растратил остатки здоровья; хуже всего, что эта сердцеедка — теперь Максим уже не сомневался в этом — была подарком его отца. Саккар услужливо подослал ее, чтобы ускорить получение наследства. Выгнав ее вон, Максим заперся в своем особняке, не принимал отца, трепеща при мысли, что в одно прекрасное утро тот влезет к нему в окно. Одиночество пугало его, и он в отчаянии настойчиво звал сестру, надеясь, что она станет его опорой против всех этих мерзких покушений и в то же время честной, ласковой сиделкой. Максим намекал, что она не раскается, если будет к нему внимательна. В конце письма он напоминал Клотильде, что при последней встрече в Плассане она обещала переселиться к нему, если это будет необходимо.
Паскаль похолодел. Он еще раз перечитал все четыре страницы. Это был повод для разлуки, приемлемый для него самого, благоприятный для Клотильды и такой удобный, естественный, что надо было немедленно соглашаться; но несмотря на все доводы разума, он чувствовал себя таким слабым, нерешительным, что ему пришлось на минутку присесть: у него дрожали ноги. Но он хотел быть стойким, взял себя в руки и позвал свою подругу.
— На, прочти это письмо, — его переслала твоя бабушка.
Клотильда внимательно прочла письмо до конца, ничем не выдав себя — ни словом, ни жестом. Затем сказала очень просто:
— Ну, и что ж!.. Ты ответишь сам, не правда ли?.. Я отказываюсь.
Он с трудом удержался от радостного восклицания. И тут же услышал как бы со стороны свой рассудительный голос:
— Ты отказываешься… но так нельзя… Надо все обдумать, подождем с ответом до завтра, а сейчас побеседуем, хочешь?
Но она удивилась, пришла в негодование.
— Расстаться? Но почему? И ты в самом деле согласен!.. Какое безумие! Ведь мы любим друг друга, и вдруг расстанемся, и я — уеду туда, где меня никто не любит!.. Ну подумай, ведь это же нелепость.
Он постарался переменить разговор и завел речь о данном ею обещании, о ее долге.
— Вспомни, дорогая, как ты огорчилась, когда я предупредил тебя, что здоровье Максима под угрозой. И вот теперь болезнь сразила его, он немощный, одинокий, призывает тебя!.. Ты не можешь оставить его в таком положении. Ты должна выполнить свой долг.
— Долг! — воскликнула она. — Но разве у меня есть долг по отношению к брату, который никогда мною не интересовался? Мой долг быть там, куда влечет меня сердце.
— Но ты обещала, я тоже обещал за тебя и сказал, что ты будешь благоразумна… Не захочешь же ты, чтобы я оказался лжецом!
— Благоразумна!? Это ты неблагоразумен! Разве благоразумно нам расставаться, ведь мы оба умрем с горя.
И, желая положить конец спору, она отмахнулась от Паскаля, не дала ему продолжать.
— Впрочем, к чему эти разговоры? Все очень просто, достаточно одного слова. Ты в самом деле хочешь, чтобы я уехала?
— Мне ли хотеть этого, великий боже! — воскликнул он.
— Ну, если ты не отсылаешь меня, я остаюсь!
Теперь она уже смеялась и, подбежав к своей конторке, написала красным карандашом поперек письма только два слова: «Я отказываюсь!» Она позвала Мартину, чтобы служанка тут же отнесла письмо. Паскаль тоже смеялся, его охватила такая радость, что он был не в силах противиться Клотильде. Счастливый тем, что может оставить ее у себя, он уже не подчинялся доводам разума.
Зато ночью, когда Клотильда заснула, какие угрызения совести испытал он при мысли о своем малодушии! Он еще раз уступил потребности в счастье, сладостному желанию каждый вечер ощущать ее в своих объятьях, такую стройную и нежную в длинной ночной рубашке, вдыхать благоухание ее юной свежести. После нее он уж больше не полюбит, все в нем протестовало против необходимости отказаться от женщины и от любви. На лбу Паскаля выступил холодный пот, когда он представлял себе, что она уехала и он остался один, без нее, без ласки и нежности, которыми она его окружала, без ее дыхания, тонкого ума, бесстрашной прямоты, без всего ее физического и духовного существа, столь же необходимого ему, как солнечный свет. Но она должна его покинуть, а он — найти в себе силы, даже если после этого умрет с горя. Стараясь не будить спавшую в его объятьях Клотильду, грудь которой чуть вздымалась от чистого, как у ребенка, дыхания, Паскаль с ужасающей трезвостью обдумывал положение и презирал себя за недостаток мужества. Все было кончено: там, у брата, ее ожидала благополучная жизнь, богатство; он больше не должен потворствовать своему старческому эгоизму, — нельзя держать ее в нищете и подвергать насмешкам. И, теряя волю оттого, что она лежала рядом, прелестная и покорная своему старому царю, он давал себе клятву быть сильным, отказаться от жертвы, приносимой этой девочкой, и вернуть ей счастье, жизнь, хотя бы против ее воли.
