Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т. 16. Доктор Паскаль
Было восемь часов. Ожидавшая их Мартина поняла, что сегодня ей нечего будет стряпать на ужин. Она сказала, что уже поела, и так как у нее был больной вид, Паскаль тотчас же отослал ее спать.
— Мы прекрасно обойдемся без тебя, — повторяла Клотильда. — Ведь картофель на плите, мы возьмем его сами.
Служанка нехотя уступила. Она процедила сквозь зубы что-то вроде: когда все съедено, не к чему садиться за стол! Затем, перед тем как запереться на ключ в своей комнате, добавила:
— Сударь, овес кончился. У Добряка какой-то чудной вид. Хорошо, кабы вы его проведали!
Встревоженные Паскаль и Клотильда поспешили на конюшню. И в самом деле, старый конь лежал на подстилке, погруженный в дремоту. Вот уже полгода, как его не выводили гулять из-за ревматизма, к тому же он совершенно ослеп. Никто не понимал, почему доктор держит это старое животное, даже Мартина советовала прикончить его хотя бы из жалости. Но Паскаль и Клотильда негодовали, возмущались, как будто им предлагали убить старого родственника, который зажился на этом свете. Ни за что! Добряк служил им больше четверти века и умрет у них естественной смертью, как честный труженик, каким он всегда был!
И в этот вечер доктор не преминул внимательно его осмотреть. Он поднял копыта, исследовал десны, выслушал сердце.
— Нет, он ничем не болен, — сказал наконец доктор. — Просто старость… Ах, бедняга, — больше ему уже не возить нас!
Мысль о том, что у Добряка кончился овес, мучила Клотильду. Но Паскаль ее успокоил: много ли надо такому старому животному, которое вдобавок уже больше не работает! Тогда Клотильда выхватила пучок травы из охапки, оставленной здесь служанкой, и оба обрадовались, когда Добряк просто из дружеских чувств согласился поесть травы из ее рук.
— Ага! У тебя все еще есть аппетит, ты зря стараешься нас разжалобить!.. — сказала Клотильда, смеясь. — До свидания! Спи спокойно!
И они оставили дремать Добряка, по заведенной привычке крепко поцеловав его на прощание в морду.
Близилась ночь. Им пришло в голову поужинать в спальне, чтобы не оставаться одним внизу в пустом доме. Клотильда проворно отнесла наверх картофель, солонку и красивый графин с ключевой водой, а Паскаль взял корзинку с виноградом, первым ранним виноградом, собранным со шпалер террасы. Они заперли дверь, поставили блюдо картофеля на столик между солонкой и графином, а корзинку с виноградом на стул, рядом. И начался роскошный пир, напомнивший им восхитительный завтрак наутро после их брачной ночи, когда заупрямившаяся Мартина не хотела им отвечать. Они были в восторге, что остались вдвоем, что снова прислуживают себе сами и едят из одной тарелки, сидя рядом.
Этот вечер черной нужды, которую они так и не сумели побороть, был самый чудесных в их жизни. С тех пор как они вернулись домой и очутились в своей большой уютной спальне, как бы за сто лье от равнодушного города, который они исколесили вдоль и поперек, грусть, страх и воспоминание о тяжелых часах, проведенных в бесполезных поисках, — все отступило назад. Они снова обрели беспечность, забыли обо всем, кроме своей любви, забыли о том, что бедны и что завтра им снова придется искать друга, который накормил бы их. Зачем бояться бедности, зачем мучиться, если достаточно быть вместе, чтобы испытывать величайшее счастье.
И все же он сказал со страхом:
— Боже мой! Как мы боялись сегодняшнего вечера! Благоразумно ли быть такими счастливыми? Кто знает, что ждет нас завтра!
Но она закрыла ему рот своей маленькой ручкой.
— Нет, нет! И завтра мы будем любить друг друга, как любим сегодня! Люби меня, как только можешь, — так, как люблю тебя я!
Никогда еще они не ели с такой охотой. Клотильда уплетала картофель за обе щеки с аппетитом молодой, здоровой девушки и звонко смеялась, находя его великолепным, вкуснее всяких изысканных блюд. Паскаль же обрел былой аппетит, каким обладал в тридцать лет. Они запивали еду большими глотками воды, которая казалась им чудесной. А поданный на десерт виноград — этот сок земли, позлащенный солнцем, — приводил их в восхищение. Они слишком много ели, они опьянели от воды и фруктов, а больше всего от веселья. Ни разу в жизни не доводилось им устраивать такого пиршества. Даже их роскошный свадебный завтрак с котлетами, хлебом и вином не опьянил их такой радостью жизни; от одного сознания, что они вдвоем, — фаянсовая посуда в их глазах превращалась в золотую, а скудная пища — в божественные яства, недоступные самим богам.
Совсем стемнело, но они не зажигали лампы, счастливые, что могут тотчас же лечь в постель. Окна были широко раскрыты прямо в огромное летнее небо, и вечерний ветер, все еще знойный, приносил далекий запах лаванды. На горизонте поднималась луна, полная, большая, и вся комната сияла мягким серебристым светом, в котором они видели друг друга словно сквозь дымку грезы.
Их пиршество завершилось великолепным даром Клотильды; прелестная, с обнаженными руками, шеей и грудью, она по-царски подарила ему свое тело. Предыдущей ночью они впервые почувствовали беспокойство, смутный страх перед приближением грозной беды. Теперь они снова позабыли весь мир, то была ночь высшего блаженства, дарованная им благосклонной природой, ночь, когда не существовало ничего, кроме их страсти.
Она открыла ему свои объятья, предаваясь, отдаваясь ему безраздельно.
— Учитель, учитель! Я хотела работать для тебя, но убедилась, что непригодна ни для чего, не способна заработать на кусок хлеба. Я умею только любить, отдаваться, быть твоим минутным наслаждением… И для меня достаточно быть твоим наслаждением, учитель! Если бы ты только знал, как я счастлива, что ты находишь меня красивой, что я могу подарить тебе свою красоту. Я владею только ею и счастлива, если даю тебе счастье.
Он восхищенно сжимал ее в объятьях, бормоча:
— О да, ты прекрасна! Красивее, желаннее всех на свете!.. Жалкие драгоценности, какими я украшал тебя, золото, каменья не стоят малюсенького кусочка твоей шелковистой кожи. Каждый твой ноготок, каждый волос — бесценное сокровище. Я с благоговением перецеловал бы одну за другой каждую твою ресничку!
— Пойми, учитель, я счастлива тем, что ты старше меня, что я молода, ведь из-за этого ты больше ценишь то, что я дарю тебе. Если бы ты был так же молод, как я, мое тело не давало бы тебе такого наслаждения и я не была бы так счастлива! Я горжусь своей молодостью и красотой только из-за тебя, они радуют меня только потому, что я могу отдать их тебе.
Паскаль был глубоко взволнован, глаза его увлажнились, ибо он чувствовал, что эта прелестная, страстно любимая женщина принадлежит ему целиком.
— Ты сделала меня самым богатым, самым могущественным властелином на свете, ты осыпаешь меня дарами, ты даешь мне божественное наслаждение, равного которому не испытал ни один мужчина.
И она отдавалась ему все с большей страстью, как будто вливая в него свою кровь.
— Возьми меня, учитель, пусть я исчезну, растворюсь в тебе… Возьми мою юность, возьми ее всю сразу, в одном поцелуе, выпей одним глотком, исчерпай ее, чтобы не осталось ничего, кроме вкуса меда на твоих губах. Это будет для меня таким счастьем, что я стану благодарить тебя. Возьми меня, учитель, возьми мои губы, ибо они свежи, мое дыхание, ибо оно чисто, мою шею, ибо она сладка для целующих ее уст, возьми мои руки, всю меня, все мое тело, — оно едва раскрывшийся бутон, оно нежное, как шелк, и его запах пьянит тебя… Слышишь, учитель, пусть я буду букетом цветов, чтобы ты вдыхал его аромат! Пусть я буду чудесным плодом, который насыщает тебя! Пусть я буду вечной лаской, которая нежит тебя! Я твоя вещь, я цветок, выросший у твоих ног, чтобы пленять тебя, вода, которая дает тебе прохладу, сок земли, который бьет ключом, чтобы вернуть тебе молодость. Я ничто, учитель, если не принадлежу тебе!
Она отдалась ему, и он взял ее. В эту минуту лунный свет озарил ее всю, в ее торжествующей наготе. Она предстала перед ним как воплощение женской красоты в пору ее неувядающей юности. Никогда еще она не казалась ему такой молодой, такой ослепительной, такой божественной. И он благодарил ее, словно она принесла ему все сокровища земли. Ничто не может сравниться с даром молодой женщины, которая, отдавая себя, вызывает прилив жизненных сил и, быть может, зачинает ребенка. Оба подумали о ребенке, и от этого безмерным стало их счастье на царственном пиршестве любви и юности, которому могли бы позавидовать короли.
XIНо на следующую ночь вернулась тревожная бессонница. Ни Паскаль, ни Клотильда не поверяли друг другу своих страданий, и в темноте опечаленной спальни они часами лежали бок о бок, делая вид, что спят, а на самом деле неотступно думали, как выйти из трудного положения, которое все ухудшалось. Каждый из них, забывая о собственном горе, дрожал за другого. Пришлось влезть в долги. Мартина брала в кредит хлеб, вино, изредка мясо; ей было очень стыдно, — приходилось лгать и изворачиваться, потому что все знали о разорении Паскаля. Доктору пришла мысль заложить Сулейяду; но это была крайняя мера. У Паскаля не оставалось ничего, кроме этой усадьбы, оцененной в двадцать тысяч франков, а при продаже он мог получить самое большее пятнадцать. Но тогда действительно наступит беспросветная нужда, они останутся без крова, даже негде будет приклонить голову. И Клотильда умоляла его подождать с продажей, не делать непоправимого шага, пока остается хоть какая-то надежда.
