Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т. 16. Доктор Паскаль
Между тем к концу августа положение еще ухудшилось. Порой среди этой сладостной праздности, жизни без тягот и обязанностей их охватывала тревога: так не может, так не должно продолжаться до бесконечности. Однажды вечером Мартина объявила, что у нее осталось всего пятьдесят франков, — если даже отказаться от вина, на эти деньги не прожить и двух недель. В то же время до них дошли плохие вести: нотариус Грангийо в самом деле оказался несостоятельным, и даже частные вкладчики не получат ни гроша. Сначала оставалась надежда на дом и две фермы, которые сбежавший нотариус не мог прихватить с собой: но потом выяснилось, что эти владения были переписаны на имя его жены; ходили слухи, будто нотариус наслаждается красотами Швейцарии, тогда как его жена, отгородившись от неприятностей, преспокойно живет в одной из ферм и пользуется с нее доходом, словно и в помине не было их банкротства. Возмущенные обитатели Плассана рассказывали, что жена терпимо относилась к распущенности мужа, — она даже позволяла ему иметь двух содержанок, которых он и увез с собой на швейцарские озера. А Паскаль, со свойственной ему беспечностью, даже не подумал обратиться за советом к прокурору, он считал, что достаточно осведомлен о положении дел благодаря городским сплетням и незачем ворошить всю эту грязную историю, раз все равно нельзя ничем помочь.
Над Сулейядой нависли тучи. В двери стучалась черная нужда. Клотильда, в глубине души очень рассудительная, забеспокоилась первая. Она была по-прежнему радостна, весела в присутствии Паскаля, но стоило ему отлучиться хотя бы ненадолго, как ев охватывал настоящий ужас: с предусмотрительностью любящей женщины она спрашивала себя, что станется с ним, когда в его возрасте ему придется содержать дом и семью. Несколько дней она лелеяла тайную надежду: трудиться самой, зарабатывать деньги, много денег своими пастелями. Она слышала столько восторженных похвал своему редкому, своеобразному таланту, что, доверившись Мартине, поручила ей как-то утром предложить несколько своих фантастических букетов торговцу красками на бульваре Совер, который, по слухам, был в родстве с каким-то парижским художником. Она поставила только одно непременное условие — не выставлять рисунков в Плассане, а отправить их подальше, в другой город. Но результат оказался плачевный, торговца отпугнула причудливая фантазия художницы, неистовая смелость исполнения, и он заявил, что таких картин никто не купит. Клотильда пришла в отчаяние, крупные слезы выступили у нее на глазах. На что она пригодна? Стыдно и горько, что она ничего не умеет делать! И Мартине пришлось ее утешать, говоря, что не все женщины рождаются для труда, — одни растут, как цветы в саду, для того, чтобы благоухать, а другие — как колосья в поле, — их перемалывают на муку, и они кормят людей.
Тем временем у Мартины возникло другое намерение — убедить доктора вновь заняться практикой. В конце концов она заговорила об этом с Клотильдой, которая тотчас же объяснила ей трудность, почти невозможность такой попытки. Как раз накануне они с Паскалем говорили об этом. Он тоже был озабочен, мечтал о работе, как об единственной надежде на спасение. И мысль открыть врачебный кабинет пришла в голову ему первому. Но ведь он так давно стал врачом бедняков! Как теперь требовать гонорар, если доктор уже столько лет не берет с больных денег. Да и не поздно ли в его возрасте пытаться создать себе карьеру? Не говоря уже о нелепых сплетнях, которые о нем распространяли, — чего стоила хотя бы выдумка о том, что он полупомешанный гений! Он не найдет ни одного пациента. Бесполезно и жестоко толкать его на это испытание, он получит лишь рану в сердце и окончательно опустит руки. Клотильда всеми силами постаралась его отговорить; Мартина согласилась с ней, заявив, что необходимо уберечь доктора от такого разочарования. Но пока они беседовали, у служанки созрела новая мысль, — она вспомнила о случайно найденном ею старом списке, куда она заносила прежде те визиты доктора, за которые он не получал гонорара. Многие пациенты ничего ему не платили, так что список нанимал в книге две большие страницы. Почему бы теперь, когда они дошли до такого бедственного положения, не потребовать старого долга у этих людей? Это можно сделать потихоньку от доктора, который всегда отказывается обращаться в суд. Предложение Мартины встретило сочувствие Клотильды. Они составили заговор. Клотильда сама проверила записи, приготовила счета, а служанка их отнесла. Но она не получила ни гроша, ей ответили всюду, что посмотрят счета, а потом сами зайдут к доктору. Прошло десять дней, никто не явился, а в доме оставалось всего шесть франков, на которые можно было прожить еще два-три дня.
На следующий день Мартина, которая вновь вернулась с пустыми руками от одного из прежних пациентов доктора, отозвала Клотильду и поведала ей о своей беседе с г-жой Фелисите, повстречавшейся ей на углу улицы Банн. Без сомнения, та караулила Мартину. Фелисите по-прежнему не бывала в Сулейяде. Даже несчастье сына — его внезапное разорение, о котором трубил весь город, не сблизило ее с ним. Она продолжала себя вести как непреклонная мать, которая не может примириться с некоторыми грехами сына, а сама лихорадочно выжидала, уверенная, что Паскалю рано или поздно придется обратиться к ее помощи, и тогда он окажется наконец у нее в руках. Оставшись без гроша, он постучится к матери, и она продиктует ему свои условия, заставит решиться на брак с Клотильдой или, — что еще лучше, — настоит на ее отъезде. Но дни проходили, а Паскаль не появлялся. Вот почему она остановила Мартину и стала сочувственно расспрашивать служанку о новостях, притворно удивляясь, почему у нее до сих пор не попросили денег, и давая понять, что чувство собственного достоинства мешает ей сделать первый шаг.
— Вам надо бы поговорить с хозяином и убедить его решиться, — заключила свой рассказ служанка. — И в самом деле, почему бы ему не обратиться к матери? Чего лучше!
Клотильда возмутилась.
— Никогда! Ни за что я не возьмусь за такое поручение. Учитель рассердится и будет прав. Я знаю, он скорее умрет с голоду, чем станет есть бабушкин хлеб.
Прошел еще день, и, подавая к обеду остатки вареного мяса, Мартина предупредила:
— Сударь, у меня больше нет денег, и завтра вы получите только картофель без капли оливкового или сливочного масла… Вот уже три недели, как вы пьете одну воду. А теперь вам придется обходиться без мяса.
Но они не унывали и продолжали шутить.
— А соль-то у вас есть, милая Мартина?
— Соль-то есть, сударь, но и ее немного.
— Ну что ж, картофель с солью — совсем не плохо, когда хочется есть.
Мартина вернулась на кухню, а они принялись шепотом потешаться над ее необыкновенной скаредностью. Конечно, она никогда не предложит им взаймы даже десяти франков, а ведь у нее есть капиталец, спрятанный в надежном, никому не ведомом месте. Впрочем, они посмеивались добродушно, нимало не сердясь на Мартину, — ей это так же не приходит в голову, как и достать звезды с неба, чтобы подать их к столу.
И все же вечером, когда они легли спать, Паскаль почувствовал, что Клотильду лихорадит, что ее мучает бессонница. Он привык исповедовать ее в эти часы, в полумраке, когда они лежали в объятьях друг у друга, и она решилась наконец сознаться в своем беспокойстве за него, за себя, за весь дом. Что станется с ними теперь, когда больше нет денег? Она чуть не заговорила о его матери. Но не посмела, только рассказала ему о попытках, сделанных ею и Мартиной: о найденном старом списке, о составленных и отосланных счетах, о деньгах, которые они безуспешно пытались получить. При других обстоятельствах это признание огорчило бы его, разгневало, оскорбило бы, ибо они действовали за его спиной, вопреки принципам, которых он придерживался как врач. Но теперь, глубоко взволнованный, он молчал, и это молчание красноречивее слов говорило о том, как велик был минутами его страх перед нищетой, скрываемый под маской беспечности. Он тут же простил Клотильду, страстно прижал ее к груди и в конце концов одобрил ее поведение, признав, что долго так жить, как они живут, нельзя. Оба замолчали, но она чувствовала, что он не спит и тоже думает о том, где бы достать денег, необходимых для повседневных нужд. Так прошла их первая несчастливая ночь, ночь, когда они вместе страдали: она терзалась его отчаянием, а он не мог перенести мысль о том, что она осталась без хлеба.
На следующий день за обедом они ели одни фрукты. Доктор молчал все утро, видимо, в нем происходила какая-то внутренняя борьба. И только к трем часам он принял решение.
— Ну, ну, довольно сидеть сложа руки, — сказал он своей подруге, — я не хочу, чтобы ты постилась еще и вечером. Надень шляпу и пойдем.
Она взглянула на него, силясь попять.
— Да, да, раз наши должники не захотели отдать деньги вам, я хочу убедиться, откажут ли они и мне.
