Другой дом - Джеймс Генри

— Так она была моей только потому, что она — ваша. Именно поэтому я с самой первой минуты!..

Она снова расплакалась; потом попыталась взять себя в руки и встала.

— Сами посудите, что мне еще было делать? Не могла же я быть нежной с вами.

В своем юном, чистом горе она была беззащитна, как молоденькая невеста — в своей радости.

Тони выглядел так, словно перед ним разворачивалась самая трагическая история на свете.

— Не знаю, куда уж нежнее.

Она в удивлении подняла на него полные слез глаза.

— Мне казалось, что я не… что между нами ничего, ничего не могло быть. Как я пыталась прогнать из головы любые мысли о вас! Но дитя, прекрасная часть вашей жизни, — о нем я могла позаботиться. Просто так, не думая, не вспоминая о вас. Это все, что я могла для вас сделать, — и вы всегда разрешали мне это, и девочка тоже. Разве это не счастье? Я думала, что так все и будет продолжаться. Но весь этот ужас… я ничего подобного и представить не могла до нынешнего дня. А все это время опасность была так близко — и вот ловушка захлопнулась, и тогда… ох!

Она отвернулась и снова зашлась в судорожных рыданиях, всхлипывая и бормоча что-то нечленораздельное.

Тишина окружила их, будто сблизив еще больше; наконец Тони проронил:

— Она была такой милой, такой чудесной. Вы полюбили бы ее, даже если б она не была моим ребенком. — И, точно нащупывая путь через непроглядную тьму, он продолжил: — Но если б она не была моим ребенком, она не лежала бы сейчас там… такая. И все же я рад, что был ее отцом!

— Она лежит там сейчас потому, что я безумно любила ее — и слишком явно это показывала. Так что это я убила ее! — с горечью выкрикнула Джин.

Он долго молчал, пока, наконец, не произнес — тихо и мягко:

— Это я ее убил.

Она зашагала взад-вперед, постепенно овладевая собой; его слова она поначалу приняла лишь за признак той же душевной муки, что терзала ее саму.

— Мы, кажется, наперебой жаждем обвинить самих себя!

— Неважно, кому что кажется. Я должен вам все рассказать — прямо сейчас. Я взял вину на себя.

Она резко остановилась, ничего не понимая.

— Что значит — вы взяли?..

— Чтобы быть готовым к любым неожиданностям.

Ее лицо сделалось белым как мел.

— То есть вы оговорили себя?

— Кто угодно может меня обвинить. Что может быть более естественным? Какая ей выгода? Мой же мотив виден невооруженным глазом. Вот он, передо мной, — сказал Тони.

Джин склонилась под новым ударом судьбы.

— Так вы скажете, что вы это сделали?

— Я скажу, что я это сделал.

Гримаса ужаса в одночасье состарила ее.

— Вы солжете? Вы сможете себя оклеветать?

— Я скажу, что сделал это ради вас.

Она вдруг залилась краской.

— Тогда что, по вашему мнению, должна сказать я?

Тони все хладнокровно взвесил.

— Что бы вы ни сказали, ваши слова будут свидетельством против меня.

— Против вас?

— Ну, раз я пошел на преступление ради вас.

— «Ради» меня? — снова, будто эхо, отозвалась она.

— Чтобы мы смогли пожениться.

— Пожениться? Мы? — Джин в немом ужасе глядела на него.

— То, что мы на самом деле не сделаем этого, не сможем сделать, ничего не значит: единственное, что имеет значение, — то, что теперь это нам доступно. — Его мрачное красноречие на сей раз изменило ему, но Тони все же удалось выразить свою мысль до конца. — Так я сумею спасти… всех, кого хочу спасти.

Джин громко застонала.

— Вы хотите спасти — ее?

— Я не хочу отдавать ее в руки стражей порядка. Вы меня не понимаете?

— Я? — Девушка оглянулась вокруг, будто в поисках формулировки помягче. — Я бы отдала ее псам на растерзание! Я бы сожгла ее живьем! — Слепая злоба вытеснила в ней все иные чувства; яростное пламя в глазах осушило слезы. — Вы считаете, что она не должна пострадать?

— А вы предпочли бы, чтобы она расплатилась за все сполна?

Она вся пылала от праведного гнева.

— Какие муки могут искупить такое? Я готова разорвать ее на части. Именно это она хотела сделать со мной!

Тони спокойно согласился.

— Да, именно это она хотела с вами сделать.

Но гнев Джин уже перекинулся на него.

— И вы — вы станете покрывать злодеяние?..

Тони задумался на мгновение.

— Жизнь будет для нее страшнее смерти.

— Но как можно позволить жить дальше такому чудовищу — после того, что она сделала прямо у меня на глазах? — Джин помолчала, оценивая внушительный объем доказательств преступления, и потом горячо добавила: — А мистер Видал — ее жених! Он подтвердит все, что знает, — все, что видел!

Тони упрямо покачал головой.

— А, мистер Видал!

— Она пыталась выставить чудовищем меня! — проревела Джин.

Тони поглядел на нее так странно, что она замолчала.

— На какое-то мгновение она заставила допустить…

Она перебила его.

— Что я виновата?

— Я был без ума от горя — а вас не было рядом. — С приглушенным стоном она вновь опустилась на софу и закрыла лицо руками. — Я все вам расскажу… все расскажу, — сказал он. — Он ничего не знает, ничего не видел и ничего подтвердить не сможет. Он увезет ее отсюда.

Джин вздрогнула, точно он ударил ее.

— Она здесь?

— А вы не знали? — изумился Тони.

— Она вернулась сюда? — задохнулась Джин.

— Вы думали, она сбежала?

Джин застыла, как ястреб, завидевший добычу.

— Где она?

Тони суровым жестом остановил ее; под его долгим властным взглядом ее решимость начала постепенно остывать.

— Ее больше нет. Пусть уходит.

Она немного помолчала.

— А остальные: как же они смогут?..

— Нет никаких остальных. — Спустя мгновение он добавил: — Она готова была умереть за меня.

Утихшая было ярость Джин вспыхнула с новой силой.

— Поэтому вы умрете за нее?

— Я не умру. Но я буду помнить об этом. — Она, не отрываясь, смотрела на него. — Я все должен вам рассказать, — сказал он снова. — Я знал, я всегда об этом знал. И я сам позвал ее сюда.

— Вы были добры к ней — как и ко всем вокруг.

— Нет; я вышел за рамки обычной доброты. Не стоило мне этого делать. — Мрачное выражение на миг исчезло с его лица. — Я все помню.

С болью в глазах она вчуже наблюдала за ним.

— То есть вам это нравилось?

— Нравилось — покуда я чувствовал себя в безопасности. Потом я начал бояться.

— Бояться чего?

— Всего. Не знаю, чего. Но в каждом из нас скрыта целая бездна. Во мне так точно! — простонал он, будто ожидая услышать эхо со дна этой бездны. — Это еще не все. И это тянется издавна.

— Не рассказывайте мне, — попросила Джин. Ей явно и без того было над чем подумать. — Что будет с ней?

— Бог знает. Отправится на все четыре стороны.

— И мистер Видал с ней?

— И мистер Видал с ней.

Джин представила эту печальную картину.

— Он все еще ее любит?

— Да, — ответил Тони Брим.

— Но что же он будет делать?

— Постарается оказаться по другую сторону земного шара. Только подумайте, как она будет мучиться.

Джин, казалось, пытается представить себе муки Розы.

— Из-за этого?

Он имел в виду несколько другое.

— Из-за того, что благодаря ей мы теперь свободны.

Джин горячо запротестовала.

— Она должна ликовать — ведь эта свобода обернулась для нас мучением!

Тони замешкался; потом его взгляд выхватил из заоконных сумерек очертания фигуры Пола Бивера: он стоял у выходящего на террасу высокого окна, настежь распахнутого в этот теплый вечер.

— Да, мучением, — мрачно согласился он.

Джин не видела Пола, лишь слышала ответ Тони. Он тронул ее до слез; она снова принялась сдавленно всхлипывать. Ничего не замечая вокруг себя, она, провожаемая взглядами двух мужчин, медленно пересекла комнату и покинула ее через ту же дверь, в которую прежде вошла.

XXXIII

— Вы меня ищете? — тут же спросил Тони.

Пол, часто моргая от яркого света лампы, повернул к нему опустошенную унылую физиономию.