Гарриет Бичер-Стоу - Хижина дяди Тома
— Однажды мне удалось, — сказал Сен-Клер, — привести к повиновению негра, от которого отступились и хозяева и надзиратели.
— Вам! — воскликнула Мари. — Хотела бы я знать, как это вам удалось?
— Это был африканец огромной силы и роста, настоящий Геркулес. В нем чувствовалась какая-то инстинктивная и странная жажда свободы. Мне никогда не приходилось встречать человека, так трудно подчиняющегося дисциплине. Это был настоящий лев. Звали его Сципион. Никому не удавалось заставить его работать как следует. Управляющие плантаций продавали и перепродавали его, лишь бы от него избавиться. В конце концов его приобрел мой брат Альфред, надеявшийся сломить его упорство. В один прекрасный день Сципион ударом кулака свалил надсмотрщика и бежал в саванны. Я как раз приехал посмотреть плантацию Альфреда. Брат был в бешенстве. Я объявил ему, что он сам виноват и что я берусь справиться с непокорным. Было решено, что, если его поймают, он будет отдан в собственность мне. Нас собралось человек шесть или семь для охоты за ним. Мы были вооружены, и при нас были собаки. Мы пустили лошадей галопом. Собаки, напав на след, подали голос… Мы подняли его, как дичь. Он бежал, перескакивая через препятствия, будто дикая коза. Нам долго не удавалось настичь его. Наконец Сципион запутался в густой поросли сахарного тростника. Он повернулся к нам лицом и стал мужественно отбиваться от собак. Кулаком он убил двух или трех из них, но был сражен выстрелом из ружья и, окровавленный, свалился к моим ногам. Несчастный поднял на меня взгляд, в котором отражались отчаяние и мужество. Я отозвал людей и собак, готовых кинуться на него, и объявил, что он мой пленник. Это было единственное, что я мог сделать, чтобы защитить его: преследователи, опьяненные победой, готовы были расстрелять его на месте. Я откупил его у Альфреда. Затем принялся за его усмирение… Не прошло и двух недель, как мы нашли с ним общий язык…
— Как же вы этого достигли? — спросила Мари.
— О, все было очень просто. Я велел поместить его у меня в комнате. Предоставил ему хорошую постель… перевязал его раны и сам ухаживал за ним, пока он не встал на ноги. Потом я подписал акт об его освобождении и сказал, что он может отправляться куда ему угодно.
— И он ушел? — спросила Офелия.
— Нет, он отказался оставить меня. Никогда не было у меня более верного и более преданного слуги! Я поручил ему управлять моей усадьбой на озере, и он безукоризненно справлялся со своими обязанностями. Он погиб во время холеры… Он отдал свою жизнь за меня. Сначала заболел я, я был при смерти. Кругом царила паника, все, кроме Сципиона, покинули меня. Он вернул меня к жизни, но сам заразился… Спасти его не удалось… Никого, кажется, я не оплакивал так, как его.
Когда Сен-Клер умолк, Ева вдруг подбежала к нему, обхватила его шею руками и разразилась судорожными рыданиями.
— Ева, детка моя, что с тобой? — воскликнул Сен-Клер, чувствуя, как содрогается от рыданий все ее маленькое хрупкое тельце.
— Ничего, ничего, папочка… только все это ложится мне на сердце…
— Что ты хочешь сказать, моя крошка?
— Я не могу объяснить тебе, папочка… Я так много думаю… Когда-нибудь я расскажу тебе.
— Думай, думай, детка родная! Только не плачь и не огорчай своего отца. Вот погляди, какой чудный персик я сорвал для тебя. Пойдем поглядим на золотых рыбок, — добавил Сен-Клер, беря ее за руку и выходя на веранду.
Среди всех этих рассказов о жизни благородных господ мы рискуем забыть о нашем скромном друге Томе. Но если читатель пожелает заглянуть вместе с нами в маленькую комнатку над конюшнями, он сразу войдет в курс его дел.
Комната очень мала. В ней стоят кровать, стул и грубо выструганный стол, на котором лежит Библия. Том сидит за столом и держит перед собой грифельную доску, поглощенный каким-то делом, требующим, очевидно, всех его сил и внимания.
Тоска по семье постепенно так возросла в душе Тома, что, выпросив у Евы листок бумаги и постаравшись собрать все свои познания по каллиграфии, почерпнутые из занятий с Джорджем, он решил написать письмо. Прежде всего нужно было составить черновик. Том находился в великом смущении. Он позабыл, как пишутся некоторые буквы, и весь погрузился в свою работу, стараясь их вспомнить. Вдруг, легкая как птичка, в комнату впорхнула Ева и, взобравшись сзади на его стул, заглянула через его плечо на доску.
— Ой, дядя Том! Какие смешные штуки ты выводишь! — воскликнула она.
— Я пробую, мисс Ева, написать письмо моей бедной старухе и ребятишкам. — Том смахнул ладонью навернувшиеся слезы. — Но мне кажется, что я не сумею…
— Мне бы очень хотелось помочь тебе, Том, — сказала девочка. — Я немножко училась писать. В прошлом году я хорошо знала все буквы, но сейчас боюсь, что забыла.
Ева прижалась своей золотистой головкой к черной курчавой голове Тома, и они вдвоем занялись сложным делом. Познания у обоих были малоудовлетворительны. После долгих усилий, попыток и совещаний на доске появилось нечто вроде написанных слов.
— Ах, дядя Том! Вот теперь получается совсем хорошо! — воскликнула наконец Ева, с восхищением глядя на доску. — Как обрадуется твоя жена! А детки твои как будут довольны! Как это гадко, что тебя увезли от них. Я попрошу папу отослать тебя к ним обратно…
— Моя прежняя хозяйка обещала выкупить меня, как только представится возможность. Я надеюсь, она свое обещание выполнит… Молодой мастер Джордж сказал, что приедет за мной. Он подарил мне в залог долларовую монету.
И Том вытащил из-за пазухи продырявленный доллар.
— О, тогда он, наверно, приедет! — с уверенностью сказала Ева. — Я очень рада!
— Потому-то мне и нужно им написать, чтобы они знали, где я нахожусь. Потом я хочу сообщить бедной моей Хлое, что мне неплохо живется. Она так боялась за меня, бедняжка…
— Том! — позвал Сен-Клер, появляясь в дверях.
Том и Ева одновременно поднялись на ноги.
— Что вы тут делаете? — спросил Сен-Клер, подойдя ближе и взглянув на грифельную доску.
— Это письмо… — проговорил Том, — может быть, мне не следовало…
— Мне не хотелось бы обижать вас, ни того ни другого, но мне кажется, Том, что уж лучше ты бы попросил меня написать за тебя письмо. Я займусь этим, как только вернусь после катанья верхом.
— Ему обязательно нужно написать! — воскликнула Ева. — Потому что, папочка, его хозяйка обещала выкупить его…
В тот же вечер письмо Тома было написано по всем правилам искусства и сдано на почту.
Мисс Офелия тем временем не отступала от своей линии в ведении хозяйства и продолжала внедрять всякие новшества. Все в доме, начиная от Дины и кончая последним негритенком, в один голос повторяли, что мисс Офелия очень «странная»; так обычно рабы на Юге называют хозяев, которые им не пришлись по вкусу.
Привилегированные слуги — камердинер Сен-Клера Адольф и горничные Джэн и Роза — уверяли, что она не настоящая леди; настоящие леди, по их словам, никогда не занимаются такими делами.
Мари, со своей стороны, утверждала, что ее просто утомляет чрезмерная деловитость мисс Офелии. Активность ее и в самом деле могла подать некоторый повод к таким жалобам. Она шила и штопала с раннего утра и до поздней ночи, словно ее вынуждала к тому крайняя необходимость. Иногда она откладывала шитье, но лишь с тем, чтобы взяться за вязанье, и спицы шевелились, шевелились, шевелились… Да, в самом деле было утомительно глядеть на нее!
Глава XX
Топси
Однажды утром, когда Офелия была поглощена хозяйственными делами, с лестницы донесся голос Сен-Клера.
— Спуститесь вниз, кузина! — кричал он. — Я хочу вам кое-что показать!
— В чем дело? — спросила мисс Офелия, спускаясь по лестнице с шитьем в руках.
— Поглядите, — сказал Сен-Клер, — я кое-что купил специально для вас. — И он подтолкнул к ней маленькую девочку-негритянку лет восьми или девяти.
Она была необыкновенно черна, даже для негритянки. Круглые глаза, блестящие, как стеклянные бусы, с необычайной быстротой перебегали с предмета на предмет. Губы, полураскрытые от удивления, вызванного чудесами, наполнявшими этот дом, обнажали два ряда ослепительно-белых зубов. Ее курчавые волосы, заплетенные во множество тонких косичек, торчали во все стороны. Лицо выражало какую-то смесь упрямства и хитрости, странно смягченных оттенком торжественной серьезности. Вся одежда ее состояла из старого порванного платья, сшитого из холщового мешка. Так стояла она, с напускной скромностью скрестив руки на груди. Всей своей внешностью она скорее напоминала какого-то маленького лесного зверька, чем девочку.
— Огюстэн, — произнесла мисс Офелия, поворачиваясь к Сен-Клеру, — зачем вы привели сюда это… существо?
