Гарриет Бичер-Стоу - Хижина дяди Тома
Том вздрогнул, услышав эти слова, в которых звучало беспредельное отчаяние и гнев.
— Где вы родились? — спросил он ее.
— В Кентукки. Один человек купил меня, чтобы присматривать за детьми, которых он выращивал на продажу. В конце концов он и меня продал работорговцу, у которого меня и купил мой теперешний хозяин.
— Почему вы приучили себя к пьянству?
— Нужно было как-нибудь заглушить горе. У меня, уже после переезда сюда, был ребенок. Я надеялась, что мне позволят вырастить его. Хозяйке он вначале даже как будто полюбился. Он был такой толстенький… никогда не кричал. Но хозяйка моя захворала. Я ухаживала за нею, сидела по ночам около нее, наконец сама схватила лихорадку. Молоко у меня пропало. Ребенок стал голодать, так как хозяйка не соглашалась покупать для него молоко… Вскоре от него остались кожа да кости. Ребенок стал беспокойным, и хозяйка запретила мне держать его по ночам при себе. Чтобы ребенок не беспокоил хозяйку, мне приходилось убирать его на чердак. Однажды ночью он кричал там, кричал… пока не умер. А я стала пить, чтобы заглушить в ушах его крик. И буду пить… даже если за это попаду в ад. Хозяин мне твердит, что я непременно попаду в ад, а я отвечаю ему, что я и так уж в аду.
Застонав, несчастная подняла корзину и, поставив ее на голову, медленно удалилась.
Том вернулся домой страшно огорченный. На дворе он встретил маленькую Еву. Глаза ее блестели весельем, и голова была украшена венком из тубероз.
— Ах, Том! — воскликнула она. — Вот и ты! Как я рада, что встретила тебя. Папа позволил, чтобы ты запряг пони и покатал меня в новой коляске. — Она взяла его за руку. — Но что с тобою, Том? Ты какой-то печальный…
— Да, мисс Ева… Но я пойду и запрягу ваших лошадок.
— Нет, ты раньше скажи мне, что с тобой, Том. Я видела, как ты разговаривал со старой Прю…
И Том в простых и бесхитростных словах, волнуясь, рассказал девочке историю несчастной старухи.
Глава XIX
Тяжкие испытания мисс Офелии продолжаются
— Том, незачем запрягать лошадей… я никуда не поеду, — сказала Ева.
— Не поедете, мисс Ева?
— Твой рассказ так тяжело давит мне на сердце… так тяжело давит на сердце, — повторила она со слезами на глазах. — Не хочу я кататься.
И она вернулась в дом.
Несколько дней спустя вместо Прю булки принесла другая женщина. Мисс Офелия как раз находилась на кухне.
— В чем дело, — спросила Дина, — куда девалась Прю?
— Прю больше не придет, — с таинственным видом зашептала женщина.
— Почему? Умерла она, что ли?
— Мы ничего не знаем… Она в погребе.
И женщина искоса взглянула на мисс Офелию.
Мисс Офелия взяла булочки, и Дина пошла проводить женщину до дверей.
— Да говори же! Что с Прю?
Женщина, казалось, и хотела, и боялась говорить.
— Так вот… — проговорила она наконец. — Прю снова напилась. И ее заперли в погреб… Они оставили ее там на целый день, а потом я услыхала, как они говорили, что ее уже мухи едят. Наверно, она умерла.
Дина всплеснула руками. Повернувшись, она вдруг заметила стоявшую рядом с ней Еву. Большие глаза девочки были широко раскрыты от ужаса. Вся кровь, казалось, отхлынула от ее лица.
— Господи, помилуй! Мисс Ева лишается чувств! Разве можно было при ней говорить такие вещи!
— Я вовсе не собираюсь падать в обморок, Дина, — произнесла девочка с волнением. — И почему бы мне этого не слышать? Ведь бедная Прю весь этот ужас перенесла. Ей было больнее, чем мне.
И Ева, тяжело вздохнув, стала медленно подниматься вверх по лестнице.
Даже мисс Офелия забеспокоилась и потребовала, чтобы ей сообщили всю правду о Прю. Дина рассказала ей все, не скупясь на подробности. Том добавил то, что слышал от самой Прю.
— Это просто возмутительно! — воскликнула мисс Офелия, врываясь в кабинет, где Сен-Клер, полулежа в кресле, читал газету.
— Что такое опять стряслось? — спросил Сен-Клер.
— Что? Они засекли насмерть несчастную Прю!
И мисс Офелия изложила всю историю, останавливаясь на наиболее печальных подробностях.
— Я давно предполагал, что так кончится, — сказал Сен-Клер, снова углубляясь в газету.
— Как! Вы предполагали и ничего не предприняли, чтобы предотвратить это злодеяние! — воскликнула мисс Офелия. — Да разве нет у вас судей или других лиц, которые имели бы право вмешаться в такое дело?
— Принято считать, что достаточной гарантией является заинтересованность владельца в сохранении своей собственности. Если же люди желают терпеть убытки — не знаю, чем тут можно помочь. Эта несчастная была, если не ошибаюсь, воровкой и пьяницей. Не думаю, что ее участь вызовет особое сочувствие.
— Знаете, Огюстэн, это просто ужасно! Подобные поступки призовут на вашу голову гнев господень!
— Но не я, дорогая сестрица, совершил это преступление, и я не имел возможности помешать ему. Если какие-то бессердечные негодяи творят всякие жестокости, при чем же тут я? Они имеют власть. Они не несут никакой ответственности. Никто не имеет права их контролировать. Всякое вмешательство было бы бесполезно. Нет такого закона, который защищал бы рабов. Самое лучшее, что нам остается делать, это закрыть глаза, заткнуть уши и предоставить все своему течению. Другого выхода нет.
— Закрыть глаза?! И вы на это способны?
— Дорогая моя, чего вы, собственно, хотите? Целый класс униженных, беззащитных существ отдан в бесконтрольное распоряжение людей, которые ни перед кем не отвечают и так невежественны, что не способны даже понять своей собственной выгоды. Будьте уверены, что так обстоит дело чуть ли не во всем мире. Что же может при таком состоянии общества сделать отдельный человек, хотя бы он и руководился самыми благородными чувствами? Что может он сделать, как не закрыть глаза и ожесточить свое сердце? Не могу же я скупать всех несчастных, которых я вижу, стать странствующим рыцарем и вмешиваться в каждое несправедливое дело в таком городе, как наш? Единственное, что я могу, это не идти по тому пути, по которому идут другие.
Лицо Сен-Клера на минуту затуманилось, казалось, он даже опечалился. Но вскоре ему удалось снова вызвать веселую улыбку на своем лице.
— Ну, дорогая сестрица, да не стойте же тут, будто разгневанная волшебница! Вы только чуть-чуть приподняли край занавеса и увидели в миниатюре то, что происходит на свете. Если мы станем углубляться во все горести, царящие кругом, у нас пропадет охота жить!
И, вытянувшись на диване, Сен-Клер снова углубился в газету.
Усевшись в кресле, мисс Офелия достала вязанье, лицо ее приняло строгое выражение, она казалась поглощенной работой. Но в груди ее тлел огонь, и вскоре он вспыхнул ярким пламенем.
— Знаете, Огюстэн, если вы можете с этим мириться, то я не могу! Возмутительно, что вы защищаете подобную систему! Вот мое мнение.
— Как? — поднимая голову, с удивлением проговорил Огюстэн. — Продолжение следует?
— Да! Я утверждаю, что это возмутительно, — сказала она. — Возмутительно защищать подобную систему!
— Это я-то ее защищаю? Кто посмел бы сказать, что я ее защищаю?
— Ну конечно, защищаете! И вы, и все южане… Зачем вы держите рабов?
— Неужели вы, дорогая моя, так просты и наивны, что можете допустить, будто все на свете делают только то, что считают правильным? Разве вы не делаете или, во всяком случае, никогда не делали того, что считали дурным?
— Если это и случалось, — сказала Офелия, и спицы быстрее зашевелились в ее руках, — то я каялась в этом.
— И я тоже, — сказал Сен-Клер, — я тоже всегда каюсь.
— Тогда зачем же вы продолжаете поступать дурно?
— А вы, добрая моя кузина, вы никогда, покаявшись, не продолжали поступать дурно?
— Только в тех случаях, когда соблазн был слишком силен.
— Ага! Вот и я подвергаюсь весьма сильным соблазнам!
— Но я, по крайней мере, всегда твердо решала больше не поддаваться соблазнам…
— Вот уже два года, как я только и делаю, что принимаю твердое решение, и все никак не могу стать на правильный путь.
— Огюстэн, дорогой мой мальчик, — мягко проговорила Офелия, — довольно шутить, это очень серьезная тема.
— Чересчур серьезная, — сказал Сен-Клер. — А я терпеть не могу серьезных тем, когда стоит такая жара. Можно разве вознестись к высотам божественной морали, в то время как подвергаешься нападению москитов? Как же мне это раньше не пришло в голову? Новейшая теория! Я только теперь понял, почему северные народы испокон века были добродетельнее южан! Я проник в суть этого вопроса.
— Огюстэн, вы были и остались легкомысленным человеком!
— В самом деле? Впрочем, возможно. Но я хочу быть серьезным хоть раз в жизни. Пододвиньте-ка мне корзинку с апельсинами. Вы обязаны поддержать мои силы плодами земными, если я сделаю над собою такое усилие. Итак, — начал он, притягивая к себе корзинку, — если силой обстоятельств люди оказываются вынужденными держать в рабстве дюжину-другую себе подобных, то уважение к обществу, в котором они живут…
