На вашем месте. Веселящий газ. Летняя блажь - Пэлем Грэнвилл Вудхауз
– Мне тоже, – согласился я, причем совершенно искренне. Встретиться и поговорить как можно скорее. Легко понять, что репортаж в газете вызвал у меня смешанные чувства. Хотя сам факт, что человек, из-за которого меня будет целовать президент компании «Бринкмайер-Магнифико», получил по морде, никак нельзя было назвать огорчительным, я не мог не видеть и другую сторону медали.
Даже переселившись в другое тело, вы не можете полностью освободиться от чувства ответственности за свою прежнюю оболочку, которой распоряжается посторонний человек, способный уронить ее репутацию и понизить социальный статус. Если подобные выходки будут продолжаться, то в самом скором времени родовой герб Хавершотов окажется навеки запятнанным – а как может быть иначе, если главу семьи с позором водворят в узилище без права внесения залога!
Срочно найти его и поговорить по-отечески, урезонить, призвать к благоразумию и сдержанности. Я старше и опытнее, и это мой долг.
Едва я успел принять сие мудрое решение, в дверях вновь появился давешний лакей и объявил:
– Телефон возможно скорее всего.
– Кого, меня? – спросил Бринкмайер.
– Нет, спасибо, пожалуйста. Молодой юнош.
Я подпрыгнул от радости.
– Ага! Я как раз ждал звонка. Ведите меня к аппарату.
13
Телефон находился в холле в специальной кабинке. Войдя, я старательно прикрыл дверь, чтобы никто не слышал, и хищно сорвал трубку, горя охотничьим азартом:
– Алло! Алло!
По первым же словам стало ясно, что мальчишка находится на верху блаженства. Его голос возбужденно звенел.
– Алло, это ты?
– Да.
– Говорит сто пятидесятый герцог Хавершот!
– Не герцог, а граф, – поправил я. – Третий граф, идиот!
– Ну ладно, как там дела? Позавтракал уже?
– Да.
– Как чернослив?
– К черту чернослив! – прорычал я. Он противно захихикал.
– Привыкай, дружок. Хочешь угадать, что мне подали на завтрак?
– Не имею ни малейшего желания.
– Завтрак был на славу, можешь мне поверить. Слушай, ты газеты видел?
– Да.
– Про Ужас Малибу читал?
– Да.
– Реклама что надо. А ты что, боксом занимался?
– Да.
– Я так и подумал. Реакция – закачаешься.
– Правда?
– Да, сэр, и удар будь здоров. Вот удружил так удружил. Я их уделал как бог черепаху. Ты бы видел… Бам! Бам! Так и повалились! Чуть не умер со смеху.
Я решил, что настал момент осадить младенца. Слишком уж он распелся, явно пребывая в убеждении, что в его жизни наступил самый счастливый и безоблачный день. Постаравшись, чтобы мои слова звучали как можно суровее, я заговорил:
– Ну-ну, посмейся, посмейся. В хорошенькую же историю ты вляпался!
– Чего?
– Что значит чего?
– То есть почему?
– Тебе хоть понятно, что ты в розыске?
– Ну и что? – хмыкнул он.
– Посмотрим, что ты запоешь, когда тебя возьмут за шиворот и бросят в каталажку за хулиганство!
Он расхохотался. Похоже, мои слова его лишь еще больше развеселили.
– Да ну, ерунда!
– Ты так думаешь?
– Конечно. Те двое придурков никогда меня раньше не видели. Ты же с ними не знаком, верно?
– Нет, не знаком.
– Ну вот.
– А если случайно встретишь их?
– Не узнают, не бойся.
– Еще как узнают!
– Ни за что. Тем более без усов.
Из моей груди вырвался отчаянный крик.
– Только не усы!
Я так любил этот аккуратный пучок волос, холил его и лелеял, не расставался с ним в горе и в радости, растил и пестовал с неослабным упорством – с тех пор, когда он был всего лишь пушком на верхней губе, до нынешнего мужественного и зрелого состояния. И вот теперь…
Мой собеседник, очевидно, не был вовсе лишен здоровых человеческих инстинктов. В его голосе прозвучало искреннее раскаяние:
– Ничего не поделаешь, старина, придется.
– Я столько лет их растил!
– Все понимаю, но… Жаль, конечно. Слушай, знаешь что? Я тебе разрешаю за это отстричь мои кудряшки!
– Ладно, спасибо, – вздохнул я.
– Не стоит благодарности.
Заключив, таким образом, джентльменское соглашение, он мигом оставил неприятную тему и перешел к более важным вопросам.
– Теперь вот что. Насчет той статуи…
Эти слова вернули меня к мыслям о моем печальном будущем.
– Да, черт побери! – с упреком воскликнул я. – Так, оказывается, мне придется целоваться с Бринкмайером?
В трубке послышалось сдавленное хихиканье.
– Так тебя только это беспокоит?
– А как же! – Меня внезапно пронизал ледяной холод. – Ты хочешь сказать, есть что-то другое?
Он снова хихикнул. Довольно зловеще.
– Еще бы! Ты и половины не знаешь. Будь дело только в поцелуях, ты мог бы вопить от радости. Главное – статуя.
– Статуя?
– Да, сэр. Вся опасность в ней.
– В ней?
– Именно.
– Что ты хочешь этим сказать?
Я произнес это несколько иронически. Что за бред! Ну, статуя и статуя, какая, черт возьми, опасность может от нее исходить?
– Тебе нужно что-то делать, – продолжал он.
– Делать?
– Да, и срочно. Не теряя ни минуты. Во-первых, как-то пробраться на студию… Нет, прямо сейчас не получится, потому что у тебя урок риторики… Выходит, утро отпадает. Но днем, как только освободишься, первым делом…
– Да о чем ты толкуешь, черт побери?
– Я просто подумал… Нет, днем тоже не выйдет, сегодня Мичиганские Матери. Да-а… похоже, дело труба. Не повезло.
В моей душе зашевелилось смутное подозрение. Видимо, я уже привык со всех сторон ожидать неприятностей.
– Послушай, – начал я, – насчет этих Матерей… Ты сказал, я должен их принять. Мне что-нибудь нужно будет делать?
– Тебе – ничего. Они тебя просто поцелуют.
– Что? – дернулся я.
– Только и всего. Хотя, конечно, это отнимет время. Я потому и говорю, не успеешь ты статуе…
Опять дурацкая болтовня про статую! Сколько можно!
– Они меня поцелуют?
– Ну да, – хмыкнул он. – Встанут в очередь и будут целовать.
– А их много? – дрожащим голосом осведомился я.
– Да не очень, это всего лишь местное отделение. Думаю, сотен пять.
– Пять сотен!
– Максимум шесть. Но все равно это займет время. Так что со статуей…
– Ты хочешь сказать, что меня будет целовать Бринкмайер и шестьсот Мичиганских Матерей в придачу?
– Чертовски обидно, потому что за каких-нибудь пару минут можно было бы… Тряпка, капля карболки и… Короче, ты, главное, от всего отказывайся. В конце концов, откуда им знать, что это ты? Стой на своем, и все тут! Сработает, вот увидишь…
Первое потрясение прошло, и до меня начало понемногу доходить, что он хочет сказать.
– О чем ты?
– Я же говорю. У тебя нет времени все отмыть, так что единственный выход – не сознаваться.
– Отмывать?
– Ты что, не понял? Они все равно ничего не докажут…
– Что не докажут?
– Подозревать, конечно, будут, – не слушая, продолжал он, – но ты…
– Что подозревать?
– Это мог сделать кто
