чтобы восстановить силы: он пообещал себе заучивать одно или, может, даже два выражения в день; за шесть месяцев это будет шесть раз по тридцать, умноженное на два: триста шестьдесят плюс пятьсот иди шестьсот, которые он уже знает, и будет почти тысяча, как раз то, что называется хорошими средними знаниями. Он пересек бульвар Распай с легким неудовольствием. Улица Дан-фер-Рошро навевала на него смертную скуку{30}, вероятно, из-за каштанов; во всяком случае, это было никчемное место, если не считать черной красильной мастерской с кроваво-красными шторами, жалко обвисающими наподобие двух скальпов. Борис походя бросил одобрительный взгляд на красильню и нырнул в светлую и изысканную тишину улицы. Улицы? Это всего лишь провал с домами по обе стороны. «Да, но под ней проходит метро», — подумал Борис и нашел в этом некоторое утешение, он на минуту-другую представил себе, что идет по тонкой асфальтовой корке и она, быть может, сейчас провалится. «Нужно рассказать об этом Матье, — сказал себе Борис. — Он обалдеет». Нет. Кровь внезапно прилила к его лицу, он ему ничего не расскажет. Другое дело — Ивиш: она его понимает, а если сама и не крадет, то только потому, что не имеет по этой части таланта. Он расскажет также об этой истории Лоле, чтобы заставить ее позлиться. Но Матье не был до конца искренним. Он снисходительно посмеивался, когда Борис повествовал о своих проделках, но Борис был не очень-то уверен, что он их одобряет. Обычно Борис спрашивал себя, в чем именно мог бы его упрекнуть Матье. Лола приходила в состояние невменяемости, но это нормально, она просто неспособна понять некоторые тонкости, к тому же она до смешного скаредна. Она говорила ему: «Ты способен обворовать родную мать; кончится тем, что ты обворуешь и меня». И он отвечал: «Что ж, если найдется, что украсть, я не против». Естественно, он говорил это не всерьез: у своих близких не крадут, это было бы слишком легко, он отвечал так из раздражения, он ненавидел манеру Лолы все сводить к себе. Но Матье… Да, для Матье все здесь было непонятно. Что он мог иметь против кражи, если она совершается по всем правилам? Молчаливое порицание Матье терзало Бориса несколько минут, потом он покачал головой и сказал про себя: «Забавно!» Через пять, через семь лет у него будет на любой счет собственное мнение, мнения же Матье покажутся ему трогательными и устаревшими, он станет своим собственным судьей: «Знать бы, что мы встретимся!» Борис не хотел, чтобы этот день настал, он и без того был совершенно счастлив, но, логически рассуждая, он понимал, что это необходимо: он должен измениться, оставить позади себя толпу предметов и людей, а пока он еще недостаточно сформировался. Матье был только этапом, как и Лола; даже в те моменты, когда Борис больше всего им восхищался, в этом восхищении было что-то преходящее, что делало его восторг страстным, но лишенным благоговения. Матье, насколько это возможно, был хорош, но он был не в состоянии меняться одновременно с Борисом, он вообще не мог меняться, для этого он был слишком совершенен. Эти мысли внушили Борису некоторую меланхолию, и он был рад, что вышел на площадь Эдмона Ростана: всегда было приятно пересекать ее — автобусы тяжело устремлялись на пешеходов, как жирные индюки, от них нужно было в последний момент увернуться, всего лишь немного отклонив корпус. «Надеюсь, в магазине никому не придет в голову убрать с прилавка книгу именно сегодня». На углу улицы Месье-ле-Пренс и бульвара Сен-Мишель он помешкал, нужно было притормозить свое нетерпение, было бы неосторожно заявиться туда, когда щеки раскраснелись от надежды и по-волчьи горят глаза. У него был принцип: действовать абсолютно хладнокровно. Он принудил себя неподвижно застыть перед лавкой торговца зонтиками и ножами и внимательно рассматривать выставленные там предметы: короткие дамские зонтики, зеленые, красные, маслянистые, зонты от дождя с ручками из слоновой кости в виде бульдожьей морды, почему-то это производило щемящее впечатление, к тому же Борис нарочно заставил себя подумать о пожилых людях, которые приходят покупать эти вещи. Он собирался достичь состояния холодной решимости, когда вдруг увидел нечто, повергшее его в ликование. «Нож!» — прошептал он, чувствуя дрожь в руках. Это был настоящий нож: длинное и толстое лезвие, стопорная насечка, черная роговая ручка, элегантная, как серп луны; на лезвии виднелись два ржавых пятнышка, можно было вообразить, что это кровь. «О-о!» — простонал Борис, и сердце его сжалось от желания. Нож лежал на самом видном месте, на деревянной лакированной подставке, между двумя зонтами. Борис неотрывно смотрел на нож, и мир окрест постепенно поблек, все, что не имело холодного блеска этого лезвия, потеряло в его глазах всякую цену, ему захотелось бросить все, войти в лавку, купить нож и убежать незнамо куда, как убегает вор, унося свою добычу. «Пикар научит меня метать его», — сказал он себе. Но непреложность его первоначального плана быстро восторжествовала: «Не сейчас. Куплю его потом, чтобы вознаградить себя, если дело выгорит».
Книжный магазин Гарбюра стоял на углу улицы Во-Жирар и бульвара Сен-Мишель; он имел с каждой стороны по входу, что благоприятствовало замыслам Бориса. Перед магазином были выставлены длинные столы с книгами, большей частью подержанными. Борис краем глаза приметил бродившего неподалеку рыжеусого господина, которого принял за шпика. Помедлив, Борис подошел к третьему столу, книга была здесь, огромная, такая огромная, что Борис на мгновение пал духом, семьсот страниц инкварто, гофрированные листы толщиной с мизинец. «И это мне предстоит засунуть в портфель», — с некоторым унынием подумал он. Но достаточно было посмотреть на золотые буквы, мягко сверкавшие на обложке, и отвага его вернулась: «Исторический и этимологический словарь воровского жаргона и арго с XIV века до наших дней»{31}. «Исторический!» — в экстазе повторил про себя Борис. Он по-дружески нежно дотронулся до обложки кончиками пальцев, чтобы вновь ощутить контакт с ней. «Это не книга, это мебель», — восхищенно подумал он. За его спиной усатый господин обернулся, он, несомненно, следил за ним. Нужно было начинать комедию, листать фолиант, корчить физиономию зеваки, который колеблется и наконец поддается искушению. Борис открыл наугад и прочел:
«Быть как… — быть склонным к… Оборот, обиходный и поныне. Пример: „Кюре звенел, как колокол“. Переводится: „Кюре был склонен к шуткам“. Говорят также:
„Быть из…“ — „быть кем-то“… Пример: „Он из мужелюбов“, т. е. он гомосексуалист. Это речение первоначально употреблялось на юго-западе Франции». Следующие страницы не были разрезаны. Борис бросил читать и засмеялся. Он
