Виллем Элсхот - Избранное
— Разрешите мне прежде всего поинтересоваться состоянием вашей ноги, сударыня, потому что мне приснилось, что наступило некоторое улучшение, — участливо сказал Боорман.
Толстуха просияла от этих слов.
— О сударь, как это мило с вашей стороны! Надеюсь, вы не смеетесь надо мной? Что ж, ваш визит как будто не причинил мне вреда, потому что со вчерашнего дня мне вроде бы легче ходить.
И она с улыбкой стала ощупывать больную ногу, словно проверяя, прочно ли наступившее улучшение.
— Этот господин — мой фотограф, — сказал Боорман, большим пальцем показывая через плечо на Пиперса, который уже успел поставить на пол свое снаряжение. — Я привел его сюда, потому что наша статья должна быть иллюстрирована. Сначала мой секретарь прочитает вам текст — ведь не исключено, что вы пожелаете внести в него кое-какие изменения. Но я хочу сразу же предупредить вас, сударыня, что эта статья не носит технического характера. Технические детали слишком сухи и в наше время почти никем не воспринимаются. Наша статья — скорее интермеццо, она будет вставлена между двумя более сухими главами, и ее назначение в том, чтобы обратить внимание широких слоев населения на ваши похвальные усилия в деле производства лифтов. Мы с вами и без того слишком долго сидели сложа руки, тогда как наглые конкуренты — как правило, беспомощные новички в этом деле — околачивались в министерствах и других учреждениях, повсюду снимая сливки, и при этом еще вопили, что с ними поступают несправедливо. Но пора положить этому конец. Истина в своем сверкающем облачении уже выступает вперед, и никаким злым силам ее не остановить. И снова «Всемирное Обозрение Финансов, Торговли, Промышленности, Искусств и Наук» первым проложит ей путь. Ваше слово, господин де Маттос!
Пока Боорман говорил, я достал из папки статью и еще раз проверил порядок, в котором были разложены листки. По первому же сигналу моего патрона я начал читать:
— «Массовый исход современных фабрик в связи с дороговизной земельных участков в центре Брюсселя».
— Святая правда, — прошептала госпожа Лауверэйсен.
— «Чужестранец, который, прогуливаясь по центру Брюсселя и устав от шума и суеты, присядет отдохнуть на скамейку где-нибудь около Биржи, даже не подозревает, что в двух шагах от него все еще работает фабрика, ни в чем не уступающая предприятиям Валлонии или Рурского бассейна».
Я сам почувствовал, что прочитал заголовок неуверенно, приглушенным голосом. И тут я спиной ощутил ледяное дыхание могучей тени Боормана, нависшей над конторой, а перед моими глазами сверкал ореол матушки Лауверэйсен, которая, несмотря на двойное бремя — ноги и брата, — из года в год продолжала идти стихиям наперекор к заветной цели. Однако с каждой новой строкой мой голос креп — ведь я понимал, что читаю во имя хлеба насущного. И «Рурский бассейн» я отчеканил так, словно прожил там много лет.
— Извините, пожалуйста, что я вас прерываю, — сказала вдруг представительница заинтересованной стороны, порозовев, как девушка, — но неужели вы имеете в виду нашу кузницу?
— Именно о вашей кузнице и идет речь, — подтвердил Боорман. — Надеюсь, вы ничего не имеете против?
— Но послушайте, сударь, — смущенно проговорила женщина, — мне кажется, что нельзя все-таки сравнивать нашу мастерскую с большими фабриками, как, например…
— Что вы! Что вы! Оставьте эти разговоры! — строго оборвал ее Боорман. — Это излишняя скромность. Я бы даже сказал, неуместная скромность. Вы ведь выпускаете хорошую продукцию, даже очень хорошую, не так ли?
— Конечно, — подтвердила женщина, словно бы окинув пристальным взглядом свой долгий жизненный путь, а заодно и многотрудный путь своей ноги, — мы делаем лифты добротно, что правда, то правда…
— Вот видите! — засмеялся Боорман. — Наше сравнение касается только качества работы, а не числа рабочих и не объема капитала. Читайте дальше, господин де Маттос!
И я снова начал читать.
— «Чужестранец воображает, будто центр нашей процветающей столицы состоит из одних лишь отелей, кафе, кондитерских и парфюмерных магазинов и что здесь больше нет места для приверженцев Плутона, черноликих исполинов, властвующих над огнем и металлом. Читатель, наш чужестранец заблуждается. Большинству фабрикантов, вытесненных из центра непосильными налогами, действительно пришлось вместе со своим черным народцем искать прибежища в том или ином безопасном месте, где за недорогую плату еще можно купить хороший земельный участок. И тем не менее город покинули не все… Есть, во всяком случае, одна фирма, которая осталась на своем посту, и она заслуживает того, чтобы мы познакомились с ней поближе. Знаешь ли ты улицу Фландр, читатель?..»
— Но послушайте, сударь, — отважилась возразить госпожа Лауверэйсен, — что же подумают в этом… как его?.. Министерстве промышленности? Нашу фирму там никто не знает, и вдруг сразу такое описание в журнале, который читают во всем мире!
— Что они подумают, сударыня? Не знаю. Но я знаю, что они будут весьма сконфужены. Они поймут, что мы за словом в карман не полезем и полны твердой решимости отныне говорить о себе полным голосом, что, кстати сказать, уже давно пора. Читайте дальше, господин де Маттос.
И я стал читать:
— «Тогда отыщи там фабрику, настоящую современную кузницу, где наперекор всему по-прежнему орудуют напильниками и сверлами, где гудят токарные станки и мечут громы и молнии грохочущие кувалды. Ты недоумеваешь, читатель? Ты не можешь отыскать эту фабрику? Тогда пойдем со мной. Видишь эту вывеску?.. „Питер Лауверэйсен, кузнечных дел мастер“.»
— О боже, и фамилии и все такое! — воскликнула женщина, закрыв ладонью рот.
— Да, — подтвердил Боорман, — и фамилия и все такое.
И он велел мне продолжать.
— «Спокойно заходи в проулок — здесь нет никаких подвохов. Только не забудь в следующий раз принести кость для любимцев госпожи Лауверэйсен, ведь эти милые собачки убеждены, что у читателя такое же доброе сердце, как у их хозяйки. Будь милосердно, Общество охраны животных, и не посылай оркестра на улицу Фландр, потому что госпожа Лауверэйсен нипочем не простила бы мне, узнай она, что я поведал о ее добросердечии всему миру».
— Но послушайте, сударь, — робко возразила она, — ведь такое, по-моему, нельзя печатать…
Умолкнув, я воздел глаза к потолку.
Упоминание об уличных псах взволновало госпожу Лауверэйсен. Она перестала ощупывать свою ногу и, ухватившись за подлокотники кресла, вся подалась вперед, стараясь не упустить ни слова из того, что ей предстояло услышать. Почести, которыми ее столь неожиданно осыпали, она явно воспринимала как аромат цветов, как фимиам, и было видно, что она ожила — так оживает на глазах измученный непосильным трудом человек, которого после многих лет безропотного служения долгу вдруг начинают чествовать друзья или соседи.
— Читайте дальше, — раздался голос за моей спиной.
— «Лет сорок тому назад господин Лауверэйсен, который до тех пор выполнял самые разнообразные кузнечные работы, стал специализироваться на изготовлении кухонных лифтов. С годами он поднял это производство на высшую ступень совершенства, так что мы с чистой совестью можем утверждать, что в настоящее время мастерская Питера Лауверэйсена принадлежит не только к числу старейших, но и к числу самых лучших в нашей стране фирм, изготовляющих кухонные лифты. Сам он неутомимый труженик, весь день с утра до вечера он проводит со своими людьми в мастерской, где ничто не ускользает от его острого взора. Здесь наблюдение за производством не передоверено мастерам, работающим спустя рукава, как это делается на большинстве фабрик. Нет, читатель! Вбивается ли здесь гвоздь, сваривается ли шов — все тщательно продумано и одобрено господином Лауверэйсеном. И при всем том — это человек с золотым сердцем, поистине он как отец родной для своих преданных подчиненных…»
— Вот уж правда, так правда, — прошептала женщина, то и дело одобрительно кивавшая головой, — у него и впрямь золотое сердце. Жаль, что эти проходимцы так злоупотребляют его добротой. Если бы только он был с ними потверже!
— «…которые прекрасно понимают, — снова включился я, — что фабрика Лауверэйсена — сущий рай для трудового человека. Всякий, кто хоть немного поработал здесь, уже никуда отсюда не уходит, так что одни и те же люди, годами выполняя одну и ту же работу, постепенно накопили бесценный опыт. Именно поэтому можно утверждать, что рояли Лауверэйсена…»
— Кухонные лифты, — коротко поправил Боорман.
— «…что кухонные лифты Лауверэйсена, — подхватил я с молниеносной быстротой, — уже не нуждаются в каких-либо усовершенствованиях. Расположение фабрики и ее внутреннее устройство изумительны во всех отношениях. Не забывайте, что земельные участки здесь, в центре города, чрезвычайно дороги и потому необходимо максимально использовать каждый квадратный метр. Итак, на фабрике Лауверэйсена слева работают кузнецы и токари, справа — слесари и сборщики, тогда как контора и технический отдел, которыми ведает госпожа Лауверэйсен, размещены в отдельном здании».
