Избранные произведения - Пауль Хейзе
Действительно, Анне удалось рассмешить брата — но вовсе не юмористической стороной обрисованной картины. Он как человек волевой был не слишком чувствителен к юмору. Скорее, его подкупила дружелюбность описания. Сморщенные лица тетушек сразу живо напомнили ему о семи годах детства.
— Если бы у тетушки-ведьмы не было такого ужасного языка, — уступчиво заметил он, уже почти сменив настроение. — Когда я слышу, как она говорит, мне всегда кажется, что она подобрала весь словесный мусор с кантональной проселочной дороги.
— Но она же делает это из самых лучших побуждений. Зато повариха тетушка — первый сорт!
— Не возражаю. Но намордник ей надо вручить по праву, согласно решению правительственного совета, на торжественном внеочередном заседании.
Сестра сочла дальнейшие разговоры на эту тему излишними, не стала возражать, подобрала юбки и на цыпочках осторожно засеменила прочь.
— Стало быть, ты сейчас придешь обедать! — уверенно заключила Анна, и, не оглядываясь на брата, оставила дверцу сарая открытой.
Неужели действительно нужно идти? В самом деле необходимо. Покинуть надежное убежише и оказаться в обстановке ненависти и распрей. Но открытая дверца все время голосом сестры напоминала Конраду об обеде. Честно говоря, ему уже хотелось есть. Нерешительно, против воли он последовал за Анной. «Боже мой, хоть бы однажды стать господином и хозяином!» — гневно простонал он про себя. Иметь право требовать, наказывать и поощрять, узнать, что значит уважение людей, иметь покой, не быть обязанным молча проглатывать несправедливые упреки — хотя бы на единственный час или полчаса!
На улице, на просторной деревенской площади в ярком свете предобеденного солнца разговаривали между собой вырядившиеся по-воскресному крестьяне с молитвенниками в руках. Они молча уставились на Конрада.
— Ну и погодка сегодня! Как на заказ для будущего урожая вишен! — приветливо крикнул он, проходя мимо. В ответ ни слова. Конрад нахмурил лоб. «Если ведешь себя просто, снисходишь до них, держишься приветливо и учтиво, они тотчас заставят тебя пожалеть об этом», — подумал он.
В усадьбе «Павлины», напротив террасы, под хохот, похожий на ржание, развлекались швейцар и кучер Бенедикт. Швейцар, заломив фуражку на затылок, болтал ногой перед Бенедиктом, а тот пытался ее поймать. Увидев молодого хозяина, кучер поздоровался и отошел в сторону. Швейцар же, напротив, сначала схватился за фуражку, а потом передумал, оставил на голове и продолжал свою грубую забаву.
Лейтенант бросил на него пристальный взгляд, потом завернул в дом через боковую дверь возле кухни.
У порога он остановился как вкопанный, вскрикнув от возмущения. Дело в том, что вокруг валялись голубиные перья, а на верхней ступеньке виднелось несколько звездчатых капелек крови.
— Опять кто-то лишил жизни бедного невинного голубка! И все для того, чтобы какой-нибудь избалованный лакомка потешил диетическим кусочком свою пошлую утробу!
Перед тем, как войти, он, оглядевшись по сторонам, набрал полную грудь свежего воздуха. «Держись!» — пробормотал себе Конрад, дрожа от отвращения.
Тихо переступив через порог в коридор, он подозрительно прислушался, словно на вражеской территории. Поблизости не оказалось ничего подозрительного. В соседних комнатах было пусто и тихо. Беда притаилась где-нибудь в укромном закоулке и незаметно тлела, чтобы потом разгореться пожаром. Только со стороны кухни, из дальнего угла, слышалась перебранка тетушек.
Если уж это «благонамеренная» ссора, то какой же тогда должна быть «злонамеренная?» Дуэт был такой, будто двух насквозь промокших кошек прогоняли через обезьянью клетку, завязав им в узел хвосты.
Конрада развеселил этот концерт. Он слушал свару тетушек с блаженством, похожим на то, какое испытывает наказуемый, когда его истязатели вдруг сцепятся между собою.
«Ну, посмотрим, кто возьмет верх: тетушка-ведьма или тетушка-изюмина?» — И лейтенант погадал на пальцах: сойдутся или не сойдутся? Жест напоминал встречу крокодила с чертом в театре марионеток.
Но тут распахнулась кухонная дверь, и коридор стал ареной бегства и преследования. Тетушка-ведьма орала во всю глотку:
— Убирайся! Чтоб духу твоего здесь не было! Пошла вон! Марш отсюда!
— Ну погоди! — прозвучала в ответ угроза ворчливым назидательным тоном ветхозаветного пророка, — только дождись тех времен, когда Конрад станет хозяином! Он выгонит тебя из дома, как ты сегодня прогоняешь меня.
— Аминь, да будет так! — помолился Конрад, направляясь в столовую.
В столовой еще никого не было. Комнату, по-весеннему прохладную, оживлял поток летних солнечных лучей. «Замороженное лето!» — подумал Конрад, прохаживаясь взад-вперед по уютной столовой. Вокруг царила приятная чистота. На накрытых столах, словно маленькие солнца, сверкали рюмки и бутылки с водой. Небольшой стол был накрыт для семьи, а длинный стол немного поодаль — для приходящей прислуги. Оба стола украшали букеты сирени. Приборы были разложены с такой математической точностью, будто расстояние между ними вымерялось дюймовой линейкой.
И тут Конрада охватила волна радости, так что он даже начал насвистывать бодрый марш. Но, проходя мимо гостиной, он вздрогнул, замолк и потихоньку прошмыгнул к ближайшему окну. Сквозь полуоткрытую дверь он заметил фигуру отца, сидевшего в кресле. Все длилось лишь какое-то мгновение, но Конрада словно ударили кулаком, и теперь ему мерещился ненавистный образ, раздутый фантазией до чудовищных размеров, гигантский и черный. При этом что-то перевернулось в его душе, вызывая враждебные чувства. Сердце Конрада бешено стучало. Прислонив лоб к оконному стеклу, он смотрел вниз на террасу.
Пока он так бесцельно стоял, в памяти внезапно всплыли кощунственные слова сестры: «Кто знает, сколько он вообще еще проживет!» Как бы Конрад ни старался вытравить эти слова из памяти, они вновь и вновь приходили на ум и непрестанно звучали в ушах. Разумеется, вовсе не как желание или надежда — просто как вопрос. И потом, в сущности, почему он не должен был отвечать на него? В нем росло неукротимое любопытство. Он даже потихоньку отошел на шаг в сторону от окна, пока взгляд его сквозь приоткрытую дверь не скользнул по фигуре отца, успев увидеть правую половину тела и голову — по мере того, как отец двигался по комнате. Теперь Конрад, затаив дыхание, начал наблюдать за ним, как никогда раньше не наблюдал — подстерегающим взглядом шпиона, который выслеживает слабости врага. Он проверил все поочередно, сверху донизу, чтобы наконец подвести итог: страшное лицо, гладкое и безбородое, жутко усеянное коричневыми пятнами; ужасные глаза дога, обведенные красными кругами, отечный живот, колыхавшийся
