Василе Войкулеску - Монастырские утехи
яслям. Распростёртые на земле, они образовали теперь полукруг, разомкнутый со
стороны яслей, и семь дубинок сторожили их, словно копья.
Из загона доносилось сопение встревоженного скота. Колокольчик на шее одной из
коров подавал сигнал тревоги. Дрожь звуков, упавшая в белую тень стада, расходилась
всё расширяющимися кругами звона. И все потревоженные бубенцы отозвались в
ночной тьме.
В амбаре угасал огонь. Чабаны притворялись, будто спят тяжелым сном, стонали и
храпели. Колдун, надев вязаную шапку, ворожил стоя. Сквозь дверь, в проёме которой
подмигивали звёзды, прокралось на четвереньках, останавливаясь и озираясь, какое-то
чёрное страшилище. Казалось, оно ступает неслышно на войлочных подошвах. Оно
двинулось вправо, на цыпочках проскользнуло мимо полукруга лежащих людей и
подкралось к яслям. Там оно встало и, протянув лапы, хищно кинулось вперёд. Из-под
корчащейся шкуры понеслось устрашающее мычанье. Пастухи проснулись, сели и
протёрли заспанные глаза. Костёр вспыхнул. Колдун опрокинул в него какую-то смесь,
и языки пламени пугливо взметнулись. Тут пастухи вскочили на ноги. Чудовище,
которое распознали, пыталось отпрянуть назад. Было видно, что это человек, одетый в
медвежью шкуру, как в шинель, у которой зашили рукава. Голова зверя с оскаленными
клыками сидела на макушке. Лицо человека под ней было закрыто чёрной маской.
Старикашка вытащил из-за пояса флюер и заиграл песни. Пастухи закружились в
хороводе вокруг зверя. Они так и не притронулись к дубинкам. В руках у них было
всего лишь по прутику. И вот начался танец с прыжками. Они кружились вокруг
чудовища-медведя, то расширяя, то сжимая кольцо в ритм песни. Они смело подходили
к зверю и тут же испуганно отступали. Чудовище в центре круга набрасывалось по
очереди на каждого. Атакованный пастух ударял его прутом, прут переламывался.
Волшебная игра заключалась в том, что медведь не должен был быть побеждён
человеком. Раззадоренный зверь не только защищался, но, сломив хворостину, нападал
на чабанов и умудрялся даже схватить некоторых когтями лап, в которые были всунуты
руки. Медведь мог взаправду рвать человека, что он и делал. В то время как пастухи
должны были лишь спасаться. Их тонкие хворостины изображали дубинки, но ещё не
заколдованные. Из ноги одного пастуха потекла кровь. На руке другого зияла глубокая
рана. Вот почему человек в медвежьей шкуре должен был оставаться неизвестным.
Иначе внизу, в деревне, его ждала месть.
Кровь была сигналом конца игры. Голова в вязаной шапке поднялась от флюера.
Хоровод разорвался. Пастухи, отступив к двери, кинулись бежать, оставив свои
дубинки. Борьба с незаколдованными людьми закончилась. Медведь-победитель
кичливо смотрел по сторонам, страшно рычал, обнюхивал следы беглецов, а потом
вышел из амбара вслед за ними.
Колдун влил в костёр другую смесь — масла с благовониями, набросав в костёр кучу
сухой березовой коры и хвои, которая ярко разгорелась, вспыхивая, как фейерверк.
Окружённый искрами, старикашка призывал на помощь дух великого быка гор, старого
архибыка, предка сегодняшних, чтобы тот одарил силой своих потомков.
В это время чёрное чудище снова вошло в помещение. Оно надменно вскинуло голову,
отряхнулось и, двинувшись на четвереньках, смело подползло к яслям и запустило туда
когти. Из-под шкуры снова вырвалось испуганное мычание. Услышав его, в дверь
ввалились семь рогатых чудовищ, завернутых в гигантские коровьи шкуры.
У шестерых из них за кушаками были засунуты пучки травы, а по бокам позвякивали
копыта. При каждом движении хвосты их били воздух. У седьмого, самого мощного,
под животом висел член быка — кусок дерева, выкрашенный в красный цвет,— и
подпрыгивали, прицепленные к нему, два чёрных клубка.
У входа они напились из ведра, как коровы, волшебного варева — три стояли с одной
стороны, три — с другой, и во главе — готовый к бою бык.
Дед подбросил в костёр пучки медвежьей и волчьей шерсти, которая вылечивала
боязнь и одаряла сердца мужеством. Он кончил заклинание, поднес ко рту чимпой, и
дикое бульканье, вырвавшееся из него, прозвучало подобно призыву. Чудовища,
стоявшие до тех пор неподвижно, ожили, и начался магический танец. Бык бежал с
ревом, роя землю. Остальные — от него по обе стороны. Медведь, как и в первый раз,
направился было к двери. Но стадо волшебных коров отважно его атаковало.
Разъярённые коровы терзали его со всех сторон, совершая ритмические движения,
потом его окружили тесным кольцом. Оно то растягивалось, то сжималось, стадо
изводило зверя прерывистым мычанием, и старикашка управлял им при помощи
чимпоя, который то раздувался, то опадал.
Медведь огрызался, а его бодали, били копытами, бросали из стороны в сторону.
Когда чимпой замолчал, бык вонзил рога медведю в бок, и тот повалился наземь. Из-
под шкуры выполз на четвереньках человек в маске и мигом исчез в дверях. Посреди
амбара осталась огромная неподвижная шкура с раскоряченными лапами, похожая на
чёрную лужу в изменчивом свете неусыпного пламени.
Вокруг трофея разгорелось теперь другое, праздничное действо. Изображавшие коров в
ритме танца попирали тушу зверя, они, пятясь, топтали ее, проходили перед ней,
менялись местами и равномерно бодали её, наклонив голову, точно в глубоком
поклоне, рогами касаясь земли... Потом разбегались, с мычанием неслись вокруг
помещения и снова возвращались, сходились над зверем, донимали его победным
мычанием и гиканьем.
В конце концов бык поддел рогами шкуру и кинул её к ногам колдуна.
Старик остановил их. Они подчинились и выстроились снова. Все шестеро, они
образовали круг, но на этот раз стояли спиной к яслям. Седьмой бык, который погубил
медведя, остался среди них, но стоял лицом к мифическим яслям.
Старик разрешил им короткую передышку — в это время он собрал в охапку дубинки и
прислонил их к двери. Потом он заиграл другую песню — нежную, призывную.
Бык отделился от своих неподвижных спутников, втянул в себя воздух и протяжно
замычал. Из яслей ему ответило другое, расслабленное мычание. Сено зашевелилось, и
из-под него явилось белое видение, женщина, завернутая в юбки и шарфы, с лицом,
закрытым фатой невесты. За спиной у неё колыхалась шкура, под которой она была до
тех пор скрыта. Два изящных рога, точно месяц, сияли у неё на голове.
Амбар заволокло одуряющим дымом, пахло тяжело — палёной шерстью и сыромятной
кожей, пахло кровью и неудовлетворённым желанием, как бывает в интернатах, в
казармах или в кельях некоторых монахов.
Колдун быстро сменил дойну на свадебную песню, и чимпой радостно взвыл. Бык и
девушка шли друг другу навстречу и, сойдясь, остановились, потянулись друг к другу,
подошли ближе. Он ласкал ее, нежно лизал ей шею.
Огонь вдруг погас. Испуганная девушка выбежала через прорыв в кругу коров, бык с
мычанием ринулся за ней, и они исчезли в ночной темноте. На ходу он схватил у двери
охапку дубинок и унес их с собой.
Порядок был таков, что бык-победитель соединяется с освобождённой девушкой в
ущелье, где дед приготовил им постель. Их соединение происходило тоже молча и
втайне. После этого они сразу и навсегда расставались. Никому из них не разрешалось
снимать ни звериную шкуру, ни маску. Женщина оставалась неопознанной, как и
мужчина, переодетый медведем. Месть ожидала того, кто попытается открыть эту
тайну.
На свадебной постели бык раскладывает семь пастушьих дубинок, дабы они обрели
такую же крепость, как член быка-преследователя. Зачатый младенец должен без
промаха убивать зверя, и, так как он заколдован, ни одни зверь его не тронет.
Шестеро оставшихся у яслей в изнеможении скинули шкуры, сняли с головы рога и
задремали, не понимая, почему покинул их старший чабан и какую роль исполняет
дальше бык. Каждый знал лишь то, что касалось его, и ровно настолько, насколько
научил его дед, который исчез вместе с быком, предварительно заперев их в амбаре.
Когда заря постучалась в дверь и коровы замычали, призывая подоить их, знахарь
появился в сопровождении старшего чабана, который нес заговорённые дубинки.
Шестеро чабанов с трудом проснулись от их криков.
— А ну, вставайте,— будил их дед, и это было знаком, что и им разрешается говорить.
— Только дьяволы и бояре встают поздно. Добрые люди, что ангелы, поднимаются
поутру, чтобы взяться за дела.
