В раю - Пауль Хейзе
Она сделала движение, как будто хотела вырвать последние листки. Янсен бросился к ней и остановил ее за руку.
— Юлия! — вне себя вскричал он, — правда ли это… может ли это быть? Вы думали обо мне? И мысли ваши записаны на этих страницах? Умоляю, позвольте мне только взглянуть… хоть на одну лишь строчку, чтобы я мог поверить, что это не одна лишь фикция, придуманная для того, чтобы меня утешить и вывести меня из смущения.
— Вывести вас из смущения! — прошептала она. — Да разве вы не видите, что я сама, несмотря на то, что мне уже тридцать один год, дрожу всем телом, как ребенок, пойманный на какой-нибудь шалости? Неужели в самом деле придется мне прочесть вам в этой книге, свидетельнице моего безумия, то, что вы давно бы уже могли угадать из моего молчания, если бы… если бы вы сами не дрожали так страшно?
Последние слова замерли у нее на устах. Тетрадка упала у нее из рук на пол, где и осталась лежать, так как он не наклонялся, чтобы поднять ее.
На него нашел точно какой-то туман. Он схватил ее за обе руки и сжал их так сильно, что ей сделалось даже больно, но и самая боль эта доставляла ей удовольствие. Лицо его было к ней так близко, что она видела, как на нем дрожал каждый мускул; глаза его сверкали диким огнем, как глаза лунатика. Но ей нисколько не было страшно. Она охотно согласилась бы стоять так целую вечность, чувствуя, что он на нее смотрит и держит ее руки в своих руках.
На глаза у нее навертывались слезы; боясь, что он не поймет настоящего их значения, она тихо сказала, с улыбкой качая головой:
— Вы все еще мне не верите?
Он оставил ее руки, обнял ее и привлек к себе.
В передней послышался шум; старый слуга, постукивая посудой, хотел, по-видимому, напомнить посетителю, что следует уважать время обеда. Словно проснувшись ото сна, Янсен вдруг выпустил от объятий любимую девушку.
— О, несчастный! — глухо проговорил он, ударив себя по лбу. — Боже мой, до чего я мог дойти!
— До того, к чему влекли нас наши сердца, — сказала она, ласково улыбаясь и влажными глазами ловя его взор. — Что с вами, милый, дорогой мой? — настаивала она, видя, что он берется за шляпу. — Вы хотите уходить… теперь?… Что гонит вас от меня? Кто?.. Кто может разлучить нас? Что я такое, чем оттолкнула вас от себя? Милый, дорогой мой, умоляю вас…
Он хотел ответить, но не мог; бледное лицо его покрылось густой краской.
— Не спрашивайте меня теперь, — проговорил он, — в блаженный миг… такого невероятного счастья… Нет… это не должно… не может быть! Простите… забудьте…
В эту минуту старик отворил дверь и бросил на незнакомца взгляд, вовсе не выражавший приглашения оставаться долее. Янсен поспешно подошел к смущенной и как бы онемевшей девушке.
— Скоро узнаете вы все… Простите… и да благословит вас Бог за эту блаженную минуту!
Он схватил ее руку, крепко прижал ее к губам и бросился опрометью из комнаты в сопровождении слуги, покачивавшего головой. Юлия в недоумении смотрела ему вслед.
Когда она осталась одна, счастье взаимной любви одержало верх над зародившимися в ней сомнениями. Его загадочное поведение… внезапное бегство, ужас, который внушило ему осуществление того, что он считал безнадежною мечтою, — все это не должно было смущать ее, так как он говорил сам, что чувство опьяняло его до сумасшествия. Притом же, в сущности, было и лучше, что совершившееся над ними чудо не сразу низводилось к уровню вседневной жизни. Расставаясь теперь, они сохраняли в груди полностью все свое сокровище. Завтра… завтра он опять придет, и тогда все будет опять так же ново и непонятно, как и сегодня; кроме того, разве тот день, в который постоянно думаешь о своем счастье, и ту ночь, когда бредишь им, можно считать потерянными?
Юлия откинула назад голову, как будто этим движением хотела отбросить последние свои сомнения. Потом она подошла к зеркалу и начала поправлять волосы, которые в пылу первого порыва Янсен привел в окончательный беспорядок. Что мог подумать старый слуга, застав ее в таком виде? При этом Юлия потихоньку улыбнулась своему изображению в зеркале, как будто изображение это было живым существом, посвященным в тайну только что испытанного счастья. Вообще, она была не охотница смотреться в зеркало, но теперь не могла от него оторваться.
— Так вот какой надо быть, чтобы ему нравиться! — говорила она сама себе. — Видел ли он только вот эту морщину и эту резкую черту и все, что противные, тяжелые годы оставили за собою на этом лице? Но теперь, впрочем, уж все равно; я его не обманывала, у самого ведь есть же глаза… да еще какие!
Потом она снова вздохнула и прижала руку к сердцу.
— Кто бы мог это подумать, — продолжала она, ходя взад и вперед по комнате, — еще вчера как я была спокойна… как скучно и тяжело было мне жить… а сегодня!.. И кроме нас двоих никто этого не знает? Разве, впрочем, Анжелика… неужели она не подозревает?.. Добрая душа! Надо бы отправиться к ней и признаться… Но не покажется ли ей, что я хвастаюсь перед нею своим счастьем? Притом я готова пари держать, что втайне она также его любит. Да и кто может жить с ним под одной кровлей и не полюбить его? «Юлия Янсен…», как это выходит хорошо, точно будто бы иначе и быть не могло…
Ей вдруг сделалось так душно и тесно в комнате, что она послала за экипажем, чтобы прокатиться. Старый слуга сел также на козлы, и они медленной рысцой объехали кругом английского сада. Вследствие хорошей погоды и воскресного дня дорожки и тропинки были полны народом, а в трактирах гремела музыка. Прежде ей никогда не нравилось быть в многолюдной веселящейся толпе, так как, вследствие одинокой жизни с больной своей матерью, она отвыкла от всякого шума. Теперь же ей хотелось смешаться и даже как бы слиться с толпой. У нее был тоже друг, как и у всех этих нарядных девушек. Она остановилась перед
