Василе Войкулеску - Монастырские утехи

должен его снимать.

— Это тот барин, о котором тебе сообщал старший чабан,— представила меня

женщина и робко отступила в тень.

   Юноша сказал мне «добро пожаловать» и прежде всего справился о здоровье. Барин не

очень хорошо выглядит...

   Я ответил, что измучен и простудился. Он поспешно предложил мне заночевать у него.

Об остальном поговорим на следующий день.

   Несколько стаканчиков водки из дикой черешни, немного горячей мамалыги с

творогом и вареные яйца снова привели меня в нормальное состояние, так что к травам

старухи я не притронулся — в них не было больше нужды.

   На другой день Бужор показался мне ещё более статным и сильным, чем все горцы,

которых я встречал ранее, но вместе с тем обыкновенным человеком. Лицо у него

было бело-розовое, продолговатое, на щеках ямочки, которые при улыбке

превращались в неглубокие складки, подчеркивавшие ещё рельефнее выступающие

скулы. Большие чёрно-зелёные глаза, точно яшма, под взлетающей линией темных

бровей, маленький рот защищен чёрными тонкими усами, мясистый подбородок,

аккуратно вылепленный вокруг ямочки, напоминающей сердцевину плода,— все

говорило о мужестве и о необычном целомудрии. И главное — всё его

существо излучало доброту. Не размягчённую, кроткую, обычную, но доброту

мужественную и твёрдую, я бы сказал стальную. Мы вышли на двор. Он приласкал собак,

успокоил скот, отправлявшийся на пастбища. Заставил снять с телят намордники с

заклепками, которые мешали им сосать в промежутках между доением, и потом мы

отправились на лесную пасеку, напоенную жужжанием, где отцветающие яблони

отряхивали последние лепестки.

— А ведь я вас знаю,— начал он.

— Откуда? — удивился я.

— С гор. Помните, под Скалой духов.

   Я не понял.

— Где вы заблудились неделю назад. Я вывел вас, я был вашим проводником.

   Я обрадовался, что не совсем для него незнаком...

   Он сразу же понял мою просьбу и выразил удовлетворение, что я не собираюсь

охотиться с оружием, а только с аппаратами для съемки. Он не убивал зверей и не

выносил, когда другие их преследовали.

   Сговорились легко. Бужор обязался вместе со мной облазить горы в поисках глухарей,

хотя было слишком поздно. Токование уже кончилось, и птицы выводили птенцов. Но

чтобы совсем меня не огорчать, он подал мне надежду, что, быть может, нам повезет и

мы застанем какое-нибудь запоздалое сражение за самку. Иногда молодые и более

слабые петушки, которых отогнали сильные соперники, уходят в тайники и, появляясь

позже, призывают одиноких самок, а те в поисках приключений откликаются на их

горячий зов. Тут я высказал опасение, как бы дурная погода не застала нас в горах и

нам не помешала бы. Он поглядел на горы, прозрачные и безмятежные, как дитя, и

заверил меня, что беспокоиться не о чем: пока я с ним, погода будет хорошая и ни за

что не переменится. На меня произвела впечатление эта его уверенность.... И

любопытно: я ни минуты не сомневался. И не задумывался, основано ли его пророчество

на приметах таинственной метеорологии зверей или людей, непосредственно

соприкасающихся с природой. Или он сам, мастер на все руки, подряжался совершить

чудо и протягивал его мне с той простотой и уверенностью, с какой обещают стакан

воды из вырытого в саду колодца.

   Он был не против, чтобы я взял с собой киноаппарат, оставшийся при стаде, хотя не

понимал, каким образом я подойду с ним к дичи. Для этого путешествия он

посоветовал взять на службу на всё время, пока мы бродим по горам, ту женщину,

которая меня сюда привела. Пускай она несет домашнюю утварь и поджидает нас по

вечерам на условленном месте. То есть чтобы она находилась поблизости, готовая

прийти нам на помощь.

   Иляна согласилась и ушла, распевая от радости, унося на спине перемётную суму,

набитую провиантом, несколько пушистых шерстяных одеял и сарику. Бужор дал ей

напутствие — сперва зайти туда, где осталось стадо, взять мою лошадь и аппарат и

вечером ждать нас у костра на условленном месте, где мы устроим привал. Мы вышли

позже с ранцами, наполненными снедью. К моему удивлению и огорчению, парень не

захватил с собой никакого оружия. Он только прицепил к поясу ножны с тремя

ножами, а в руки взял тесак... У меня не было даже револьвера. Но я ничего не сказал...

   Бужор с удовольствием пощупал моё кожаное пальто на меховой подкладке,

непромокаемые ботфорты на толстом каучуке, и мы отправились. Поднявшись по

склону, мы оказались над холмом, и хутор был под нами, разбросанный по долине;

потом мы вошли в освоенный лес, упорядоченный человеческой рукою, и, пройдя

сквозь него, поднялись к зелёному плоскогорью. Надо было добраться до гребня, чтобы

перейти по седловине горы на другую её сторону, к юго-востоку, где светило солнце и

где останавливались глухари со своими гаремами в поисках семян, почек и ранних

букашек.

   Погода исправилась, словно по волшебству. Зима, до той поры меня преследовавшая,

скрылась, сбросив в ущельях свои белые лохмотья. Всего за несколько часов я вступил

в новую весну. Тот год был мне памятен — год с двумя веснами. Под водительством

Бужора мы днем бродили по лесам с золотистыми лужайками в поисках глухарей, их

гнезд и токовищ.

   Вечером Иляна, приходившая другими тропками, встречала нас в

условленном месте. Ещё до нашего прихода она вбивала несколько кольев, срезала

охапки гибких прутьев и сооружала нам хижину, перед которой пылал костер. Вся

утварь была уже разложена, одеяла постелены, мамалыга сварена. О привале

договаривались заранее, чтобы от него было близко до лужайки, окруженной

пихтами или березами, где на рассвете собираются порезвиться глухари.

   Вечером мы осмотрели лужайку, с большой осторожностью, установили на штативе

аппарат, приготовленный для съёмок. Бужор качал головой, но предоставлял мне

действовать. Спать ложились рано, в одежде и среди ночи были уже на ногах и

отправлялись в засаду. Я вырвал у Бужора, всегда молчавшего, кое-какие разъяснения

о том, как глухарь падает на сучок и как тяжело он бьёт крыльями. Как поёт, или,

вернее, бормочет он свою песню, в которой три части, отделённые короткими паузами —

птица будто захлёбывается, икает, и как во время тока можно подойти к ней

незаметно, потому что на эти мгновения она глуха.

   Я знал по книгам о соперничестве между глухарями и о последующих схватках перед

зрительницами-самками, располагавшимися, как на спектакле. Однако мне не довелось

присутствовать на этом представлении. Глухари угомонились и, разбредясь по лесным

тайникам, занимались только тем, что ели. Лишь изредка мы вспугивали какую-нибудь

самку или тревожили лань с сосавшим её детенышем, который путался у неё между

ног. Мы открыли горы костей и среди них попадались козьи рога — остатки зимних

пиршеств волков.

   После ещё нескольких дней напрасного кружения с одного склона горы на другой я

решил отказаться от особого поручения и вернуться домой...

   Здесь кое-кто из слушателей зевнул... Говоривший остановился и смущённо поглядел

на нас.

— Мне кажется, я напрасно утомляю вас рассказами о своих скитаниях за мифическими

глухарями. Я не сообщил вам ничего существенного.

— Но зато у вас очень красочные описания гор,— успокаивали мы его.

— Полноте, я знаю, моя история — точно политый снаружи глазурью, но пустой горшок.

Внутри — ничего, ни единого кусочка...

— После встречи с твоим героем мы и впрямь ожидали чудесных подвигов.

— А я?! После столь блестящего появления Бужора я думал, что горы бросят к его ногам

все свои чудеса. Козочки выйдут нам навстречу рассказать о своих тревогах; медведи

будут кланяться и лизать нам руки, а глухари — ходить за нами стаями, точно крысы за

волшебной дудочкой Крысолова.

   Но вы видели: ничего подобного. Магия Бужора распространялась только на то, что

было вокруг меня,— на небе весь день светило солнце, а ночь была звёздная, и воздух

настолько теплый, что я наконец перестал дрожать.

   Но и этого было немало после того ада, через который мне пришлось пройти. И я был

признателен Бужору, хотя он неизменно сохранял сдержанность. Он не был ворчлив.

Но молчал... Он молчал, как горы, как деревья, как звери, которые выдают свои тайны

лишь в заветный час.

   Я выпытывал у него тайны о жизни леса, о подспудном существовании живых

существ, над которыми, как говорили люди, он имел королевскую власть. Он