Уильям Теккерей - Приключения Филиппа в его странствованиях по свету

Итакъ Филиппа Фирмина отвезла въ школу его мама, въ своей каретѣ; она умоляла ключницу имѣть особенное попеченіе объ этомъ ангельчикѣ; а только-что бѣдная лэди повернулась къ ней спиной, мистриссъ Бёнсъ опорожнила чемоданъ мальчика въ одинъ изъ шестидесяти или семидесяти маленькихъ шкапиковъ, гдѣ лежали одѣяла и разныя мелочи другихъ воспитанниковъ; потомъ мистриссъ Фирминъ пожелала увидаться съ мистеромъ К*, въ домѣ котораго Филиппъ долженъ былъ имѣть квартиру со столомъ, и просила его и объяснила ему многое множества, какъ напримѣръ, чрезвычайную деликатность сложенія ребёнка, проч. и проч.; мистеръ К*, который былъ очень добродушенъ, ласково погладилъ мальчика по головѣ, и послалъ за другимъ Филиппомъ, Филиппомъ Рингудомъ, кузеномъ Филя, который пріѣхалъ въ Грей Фрайярсъ часа за два передъ тѣмъ, и мистеръ К* велѣлъ Рингуду заботиться о мальчикѣ; а мистриссъ Фирминъ, всхлипывая, закрываясь носовымъ платкомъ, пролепетала благословеніе ухмыляющемуся юношѣ и хотѣла-было датъ мистеру Рингуду соверенъ, но остановилась, подумавъ, что онъ уже слишкомъ большой мальчикъ и что ей негодится позволять себѣ такую смѣлость, и тотчасъ ушла; а маленькаго Филя Фирмина повели въ длинную комнату и къ его товарищамъ въ домѣ мистера К*; у него было много денегъ и, натурально, на другой день послѣ классовъ онъ пробрался въ кондитерскую, но кузенъ Рингудъ встрѣтилъ его и укралъ у него половину купленныхъ пирожковъ. Черезъ двѣ недѣли гостепріимный докторъ и его жена пригласили своего юнаго родственника въ Старую Паррскую улицу и оба мальчика отправились туда; но Филь не упомянулъ своимъ родителямъ объ отнятыхъ пирожкахъ: можетъ быть его удержали страшныя угрозы кузена, который обѣщалъ наказать его, когда они воротятся въ школу, если мальчикъ разскажетъ объ этомъ. Впослѣдствіи мастера Рингуда приглашали въ Старую Паррскую улицу раза два въ годъ, но ни мистриссъ Фирминъ, ни докторъ, ни мистеръ Фирминъ не любили сына баронета, а мистриссъ Фирминъ называла его запальчивымъ, грубымъ мальчикомъ.

Я, съ своей стороны, внезапно и рано оставилъ школу и моего маленькаго протежэ. Его бѣдная мать, обѣщавшая сама пріѣзжать за нимъ каждую субботу, не сдержала своего обѣщанія. Смитфильдь далеко отъ Пиккадилли; а разъ сердитая корова расцарапала рогами дверцу ея кареты, заставивъ лакея спрыгнуть съ запятокъ, прямо въ свиной хлѣвъ, и сама лэди почувствовала такое потрясеніе, что не удивительно, если боялась послѣ ѣздить въ Сити. Это приключеніе она часто разсказывала намъ. Анекдоты ея были немногочисленны, но она разсказывала ихъ безпрестанно. Иногда въ воображеніи я могу слышать ея безпрерывную простую болтовню; видѣть ее слабые глаза, когда она лепетала безсознательно, и наблюдать за мрачными взглядами ея красиваго, молчаливаго мужа, хмурившаго свои брови и улыбавшагося сквозь зубы. Мнѣ кажется онъ скрежеталъ этими зубами и иногда съ сдержанной яростью. Признаться, слышать ея безконечное болтанье ему надо было имѣть большое терпѣніе. Можетъ быть онъ дурно обращался съ нею, но она раздражала его. Она, съ своей стороны, можетъ быть, была не очень умная женщина, но она была добра ко мнѣ. Не дѣлала ли ея ключница для меня самые лучшіе торты, не откладывала ли лакомствъ съ большихъ обѣдовъ для молодыхъ джентльмэновъ, когда они пріѣзжали изъ школы домой? Не давалъ ли мнѣ денегъ ея мужъ? Послѣ того, какъ я видѣлъ доктора Фелля нѣсколько разъ, первое непріятное впечатлѣніе, произведенное его мрачной физіономіей и зловѣщей красотой, исчезло. Онъ былъ джентльмэнъ; онъ жилъ въ большомъ свѣтѣ, о которомъ разсказывалъ анекдоты восхитительные для мальчиковъ, и передавалъ мнѣ бутылку какъ-будто я былъ взрослый мущина.

Я думаю и надѣюсь, что я помнилъ приказаніе бѣдной мистриссь Фирминъ быть добрымъ къ ея мальчику. Пока мы оставались вмѣстѣ въ Грей-Фрайярсѣ, я былъ защитникомъ Филиппа, когда ему было нужно мое покровительство, хотя, разумѣется, я не могъ всегда находиться при нёмъ, чтобы избавлять маленькаго шалуна отъ всѣхъ ударовъ, который направлялись на его юное личико бойцами его роста. Между нами было семь или восемь лѣтъ разницы (онъ говоритъ десять, это вздоръ, я это опровергаю); но я всегда отличался моей любезностью и, несмотря на разницу въ нашихъ лѣтахъ, часто любезно принималъ приглашеніе его отца, который сказалъ мнѣ разъ навсегда, чтобъ я бывалъ у него по субботамъ или воскресеньямъ, когда только мнѣ хотѣлось проводить Филиппа домой.

Такое приглашеніе пріятно всякому школьнику. Уѣхать изъ Смитфильда и показать свое лучшее платье въ Бондской улицѣ всегда было весело. Чванно расхаживать въ паркѣ въ воскресенье и кивать головою товарищамъ, которые тоже тамъ расхаживали, было лучше, чѣмъ оставаться въ школѣ «учиться по-гречески», какъ была поговорка, ѣсть за обѣдомъ вѣчный ростбифъ и слушать двѣ проповѣди въ церкви. Въ Лондонѣ можетъ быть были болѣе весёлыя улицы чѣмъ Старая Паррская, но пріятнѣе были находиться тамъ, нежели смотрѣть на Госуэлльскую улицу черезъ стѣны Грей-Фрайярса; итакъ настоящій біографъ и покорнѣйшій слуга читателя находилъ домъ доктора Фирмина пріятнымъ убѣжищемъ. Мама часто прихварывала; а когда была здорова, выѣзжала въ свѣтѣ съ своимъ мужемъ; но для насъ, мальчиковъ, всегда былъ хорошій обѣдъ съ лобимыми блюдами Филя; а послѣ обѣда мы отправлялись въ театръ, вовсе не считая унизительнымъ сидѣть въ партерѣ съ мистеромъ Брэйсомъ, довѣреннымъ слугою доктора. По воскресеньямъ мы отправлялись въ церковь, а вечеромъ въ школу. Докторъ почти всегда давалъ намъ денегъ. Если онъ не обѣдалъ дома (а признаюсь, его отсутствіе не слишкомъ портило наше удовольствіе), Брэйсъ клалъ конвертики съ деньгами на сюртуки молодыхъ джентльмэновъ, а мы перекладывали это въ карманы. Кажется, школьники пренебрегаютъ такими подарками въ настоящія безкорыстныя времена.

Всё въ домѣ доктора Фирмина было такъ прекрасно, какъ только могло быть, однако намъ-то тамъ не было весело. На полиняломъ турецкомъ, коврѣ шаговъ не было слышно; комнаты били большія и всѣ, кромѣ столовой, въ какомъ-то тускломъ полусвѣтѣ. Портретъ мистриссъ Фирминъ глядѣлъ на насъ со стѣны и слѣдовалъ за нами дикими глазами фіалковаго цвѣта. У Филиппа были такіе же странные свѣтлые фіалковые глаза и такіе же каштановые волосы; въ портретѣ они падали длинными безпорядочными прядями на плечи лэди, облокотившейся голыми руками на арфу. Надъ буфетомъ висѣлъ портретъ доктора, въ чорномъ бархатномъ сюртукѣ съ мѣховымъ воротникомъ; рука его лежала на черепѣ, какъ Гамлета. Черепы быковъ съ рогами, перевитыми гирляндами [5], составляли весёлое украшеніе карниза; на боковомъ столикѣ красовалась пара вазъ, подаренныхъ признательными паціентами; эти вазы казались скорѣе годными для похороннаго пепла, чѣмъ для цвѣтовъ или вина. Брэйсь, буфетчикъ, важный видомъ и костюмомъ, походилъ на похороннаго подрядчика. Лакей тихо двигался туда и сюда, принося намъ обѣдъ. Мы всегда говорили вполголоса за обѣдомъ.

— Эта комната не веселѣе утромъ, когда здѣсь сидятъ больные, увѣряю тебя, говаривалъ Филь.

Дѣйствительно, мы могли легко вообразить, какъ она казалась печальна. Гостиная была обита обоими цвѣта ревеня (изъ привязанности отца къ своему ремеслу, говорилъ мастеръ Филь); тамъ стояли рояль, арфа въ углу, въ кожаномъ футлярѣ, къ которой томная хозяйка не прикасалась никогда; и лица всѣхъ казались блѣдными и испуганными въ большихъ зеркалахъ, которыя отражали васъ безпрестанно, такъ что вы исчезали далеко-далеко.

Старая Паррская улица была нѣсколько поколѣній мѣстомъ жительства докторовъ и хирурговъ. Мнѣ кажется, дворяне, для которыхъ эта улица назначалась въ царствованіе перваго Георга, бѣжали оттуда, находя сосѣдство слишкомъ печальнымъ; а джентльмэны, въ чорныхъ сюртукахъ, овладѣли позолочеными мрачными комнатами, которыхъ бросило модное общество. Эти измѣненія моды были всегда для меня предметомъ глубокаго соображенія. Почему никто не прочтётъ нравоученій про Лондонъ, какъ про Римъ, Баальбекъ или Трою? Я люблю гулять между евреями въ Уардоурской улицѣ и воображать это мѣсто такимъ, какимъ оно было прежде, наполненнымъ портшезами и позолочеными колесницаии, съ факелами, сверкавшими въ рукахъ бѣгущихъ слугъ. Я нахожу угрюмое удовольствіе при мысли, что Гольдингскій сквэръ былъ когда-то пріютомъ аристократіи, а Монмоутскую улицу любилъ модный свѣтъ. Что можетъ помѣшать намъ, лондонскимъ жителямъ, задумываться надъ упадкомъ и паденіемъ мірскихъ величій и читать нашу скудную мораль? Покойный мистеръ Гиббонъ размышлялъ о своей исторіи, облокотясь о коллону Капитолія, почему и мнѣ не задуматься о моей исторіи, прислонясь къ аркадѣ Пантеона, не римскаго Пантеона близь піаццы Навона, гдѣ поклонялись безсмертнымъ богамъ — безсмертнымъ богамъ, которые теперь умерли, но Пантеона въ Оксфордской улицѣ, милостивыя государыни, гдѣ вы покупаете ноты, помаду, стекло и дѣтское бѣльё, и который также имѣеть свою исторію. Развѣ не отличались тамъ Сельвинъ Вальполь, Марчъ и Карлейль? Развѣ принцъ Флоризель на отличался въ этой залѣ въ своимъ домино, не танцовалъ тамъ въ напудреномъ великолѣпіи? а когда придверники не пустили туда хорошенькую Софи Беддли, развѣ молодые люди, ея обожатели, не вынули своихъ рапиръ и не покляялсь убить придверника, и, скрестивъ сверкающее оружіе надъ головой очаровательницы, не сдѣлали для нея торжественную арку, подъ которой она прошла улыбавшаяся, раздушоная и нарумяненая? Жизнь улицъ похожа на этихъ людей; и почему бы уличному проповѣднику не взять текстомъ своей проповѣди камни въ канавкѣ? Ты была когда-то пріютомъ моды, о Монмоутская улица! Не сдѣлать ли мнѣ изъ этой сладкой мысли текстъ для нравоучительной рѣчи и вызвать изъ этой развалины полезныя заключенія? О mes frères! Въ нашихъ улицахъ, когда сердца у насъ были молоды, находились великолѣпные проходы, блестящее общество, яркая иллюміинація; мы угощали благородную юную компанію рыцарскихъ надеждъ и высокаго честолюбія, стыдливыхъ мыслей въ бѣлоснѣжной одеждѣ, безукоризненной и дѣвственной. Взгляните, въ амбразурѣ окна, гдѣ вы сидѣли и смотрѣли на звѣзды, пріютившись возлѣ вашей первой возлюбленной, виситъ старое платье въ лавкѣ мистера Моза; оно продаётся очень дешево; изношенные старые сапоги, запачканные Богъ знаетъ въ какой грязи, тоже очень дёшево. Посмотрите: на улицѣ, можеть быть когда-то усыпанной цвѣтами, нищіе дерутся за гнилыя яблоки, или валяется пьяная торговка. О Боже! о мои возлюбленные слушатели! я говорю вамъ эту обветшалую проповѣдь уже много лѣтъ. О мои весёлые собесѣдники! я выпилъ много чарокъ съ вами и всегда находилъ vanitas vanitatum на днѣ бокала!