Рене Баржавель - Девушки и единорог
— Куда спуститься?
— В библиотеку, мисс. Он ждет вас. Вот так!..
— Сколько сейчас времени?
— Наверное, около одиннадцати, мисс. Мак Рот только что принес молоко. Так что.
Схватив пару ламп, находившихся в комнате, она исчезла. Элен подумала, что всю ее жизнь, всегда в одиннадцать часов, в ее комнате пахло керосином.
Когда она вошла в библиотеку, мужчины стояли рядом, повернувшись спиной к окну, и смотрели на нее с видом мрачным и немного зловещим. В окутавшем ее тумане она плохо понимала, кто из них есть кто. Она почувствовала себя жалкой, ничтожной, словно перышко чайки, уносимое ветром над морем. От нее ничего не зависело. Она была пустым местом.
Она увидела, как один из мужчин указал жестом на соседа и услышала голос отца:
— Элен, вот твой будущий муж, если ты не возражаешь.
Мир мрака мгновенно превратился в мир света, солнце вспыхнуло посреди комнаты, звон серебряных литавров послышался с горизонта. Элен покраснела, затем побледнела и почувствовала, что сейчас упадет в обморок. С неимоверным усилием она удержалась на ногах, глаза у нее затуманились слезами. Она шагнула к Амбруазу со смирением и гордостью, словно посвященная, приносящая в жертву свои волосы, символ ее девичества. Она пробормотала:
— Клянусь, я сделаю все, чтобы вы были счастливы.
И она протянула к нему руки, держа их ладонями кверху. Растроганный Амбруаз взял ее за руки, не представляя, что делать дальше. Потом слегка встряхнул их и отпустил.
Сэр Джон не сводил глаз с потрясенной дочери, не в силах отогнать одну и ту же мысль: что такого она нашла в этом Амбруазе? Потом он сказал Элен, что ее будущий муж не может отложить свой отъезд, но вернется на Сент-Альбан через три месяца для церемонии бракосочетания.
— Полагаю, что потом вы уедете в Лондон, чтобы находиться рядом с мужем.
— Обязательно, — подтвердил Амбруаз.
В Англию, в Лондон, куда угодно. Элен была готова сопровождать своего избранника на край света, куда и когда он захочет. За одни лишь сутки она умерла и возродилась к жизни. Сейчас она находилась в раю.
Сэр Джон медленно покачал головой. Он надеялся, что за три месяца к Элен вернется ее обычная уравновешенность, и ее мнение изменится. Он хотел этого, надеялся, но не был слишком уверен.
На следующее утро Амбруаз покинул Сент-Альбан, выжатый, как лимон, передозировкой эмоций.
* * *Остров превратился в корабль с грузом счастья. Лес, воодушевленный солнцем и дождями, буйно разрастался, благодаря щедрым весенним сокам. Деревья отдавались ладоням ветра, словно влюбленные девушки. Ветер ласкал их, обнимал, мчался дальше, возвращался, трепал и оставлял взбудораженными. Над округлыми выступами зеленого массива острием стрелы поднимался гигантский тис. Птенцы, только что вылупившиеся в гнездах, жадно раскрывали клювики в ожидании пищи, неимоверное количество цветов ежечасно рождалось и умирало, и их аромат смешивался с зеленым запахом листьев, разорванных пальцами ветра. Постоянно менявшиеся блики света струились по зелени, словно цветные прожилки в живом зеленом мраморе.
Фантастический танец пыльцы и насекомых срывал все запоры с цветов, пыльца внедрялась в рыльца пестиков, и в цветах начиналась последовательность волшебных изменений, торжественным финалом которых могло стать новое дерево.
Каждое утро Элис возвращалась домой после общения с Христом, скользя над зелеными равнинами на пьяном велосипеде, готовом взлететь к небесам. Элен мечтала о радостной жизни в Англии, где она будет неотступно находиться рядом с Амбруазом. Мать собирала для нее приданое, служанки украшали вышивкой простыни и наволочки. Гризельда узнавала Шауна после того, как познала любовь. Ардан, в жилах которого буйно бурлила весенняя кровь, носился по газонам и аллеям, валялся на траве кверху брюхом, извивался и кувыркался, не понимая, что с ним происходит. Вечерами он подолгу сидел, подняв морду к луне, и негромко подвывал.
Сэр Джон, ничего не понимавший в происходящем вокруг, хорошо ощущал бурлящую в доме радость и растворялся в ней. Он ни о чем не беспокоился и был прав, потому что жизнь на Сент-Альбане просто вернулась к естественному равновесию после нескольких экстравагантных кульбитов.
А вот леди Гарриэтта не чувствовала ничего особенного. Она видела, что Гризельда выглядит прекрасно, радовалась счастью Элен, иногда вздыхала, думая о расставании с Элис, но все же не сомневалась в ее безоблачном будущем. Больше всего ее волновало будущее Джейн, возможно, потому, что она была младшенькой, и ее детское личико все еще отчетливо сохранялось в материнской памяти.
На протяжении дня она то и дело интересовалась: «Где Джейн? Что она сейчас делает?» И при малейшем намеке на безделье тут же находила ей очередное срочное задание. Она более старательно, чем других дочерей, приобщала ее к бесчисленным обязанностям хозяйки дома, учила поведению как в повседневной жизни, так и в случае столкновения с неожиданным. Джейн с удовольствием усваивала уроки матери, уже предвкушая, как она будет воспитывать своих будущих дочерей. Но когда она вспоминала подслушанный разговор тетки Августы с отцом, она задумывалась, благодаря какому чуду на острове может появиться кандидат в мужья для нее. Часто при этом ее охватывало отчаяние, и она зарывалась лицом в подушку, по которой отчаянно колотила кулачками.
— Моя ласточка, — говорила ей Эми. — Сходи набери цветков акации, я научу тебя, как печь вкусные пончики, добавляя в тесто цветки. Только бери те, что раскрылись, но еще не начали увядать. Принюхивайся, и ты поймешь, какие годятся, а какие нет.
И успокоившаяся Джейн занималась пончиками, не забывая старательно проверять то, что доставала из печи.
Китти, девушка полная и весьма увесистая, энергично крутила педали и без устали носилась по дорогам и в дождь, и в солнце, привязав на багажнике корзинку с двумя крышками. Она всегда находила нуждавшегося в помощи бедолагу, тут же бросалась на выручку, обливаясь потом, теряя по дороге гребни из волос, поправляя на ходу растрепавшиеся локоны и совершенно не беспокоясь о том, как она выглядела. Она никогда не унывала и всегда была готова помочь нуждающимся.
Выкрашенное в небесный цвет и сверкающее медными деталями насекомое на сияющих, словно солнце, колесах, уносило в облаках волшебного тумана Шауна и Гризельду в тайные убежища среди цветов и озер. Продолжая совместные путешествия, они останавливались на зеленых лужайках, смотрели друг на друга, говорили и слушали. Шаун раскрывал перед девушкой двери в реальный мир, почти такой же сказочный, как и ее мечты. Он рассказывал об Италии, о Франции и Германии, он много говорил об Ирландии, о которой, как выяснила Гризельда, она ничего не знала. Она ничуть не удивлялась уму юноши, не соответствовавшему его положению, его страстной увлеченности справедливостью. Ведь все это она давно прочитала в его глазах. Дни без Шауна проходили в ожидании дней с ним. О будущем она не задумывалась. А он не заводил разговоры на эту тему.
Таким образом, весенний остров, населенный цветами, птицами и девушками, продолжал плавание к другому краю времени. На его календаре сменялись часы и дни жизни пчел, деревьев и камней. Уагу, спрятавшийся в своей норе под корнями тиса, дремал, свернувшись клубком и уткнувшись носом в пушистый хвост с белым кончиком.
* * *Шаун протянул Гризельде на раскрытой ладони маленького изумрудно-зеленого лягушонка с черными бусинками глаз. Он был не больше цветка фиалки. Когда Гризельда осторожно протянула к нему палец, лягушонок прыгнул так неожиданно, что девушка вскрикнула. Шаун засмеялся и обнял ее, но сразу же отпустил, почувствовав, как она напряглась. Оказавшись в кольце чужих рук, она всегда чувствовала себя пленницей, начинала задыхаться и тут же старалась вырваться на свободу. Ей было хорошо с Шауном, возможно, только потому, что счастье позволяло ей забывать, насколько она была зависима от него. Она с удовольствием слушала Шауна, сидя рядом, смотрела, как он говорит, двигается и смеется. Но не выносила ощущения его рук на себе, за исключением тех моментов, когда его ласки предшествовали физической близости, воспринимавшейся не как плен, а как абсолютная свобода.
Шауну нравилось чувствовать на своем плече ее головку, ощущать ее расслабленной и немного тревожной, подобно нуждающемуся в защите ребенку. Но если она, легкая и счастливая, действительно могла подолгу лежать на траве рядом с близким человеком, то сразу же напрягалась и становилась чужой, едва только он пытался прикоснуться к ней. Эти прикосновения она воспринимала как желание подчинить ее, сделать послушной чужой воле. Она тут же уклонялась от его рук, вскакивала и отходила от него на несколько шагов. При этом она не переставала улыбаться и дружелюбно болтать с ним, хотя и продолжала оставаться настороже. Единорог способен любить спутника, но не потерпит всадника.
