Рене Флеминг - Внутренний голос

Рене Флеминг

Внутренний голос

БЛАГОДАРНОСТИ

СПАСИБО:

Энн Пэтчетт, чей тихий труд над книгой сравним с пением прекрасной птицы. Если бы не ее дружба и поддержка, я бы никогда не осмелилась взяться за этот проект.

Ричарду Коту, моему редактору, — терпеливому, доброму и, по счастью, настоящему знатоку оперы. Каждая страница этой книги выверена им скрупулезно.

Дарреллу Панетьеру, моему неиссякаемому источнику вдохновения, дорогому другу и консультанту по всем музыкальным вопросам. Я целиком зависела от тебя на всем протяжении этого проекта.

Мэри Лу Фальконе, которая была советчиком на всем моем пути и по всем вопросам. Ты дала мне смелость быть честной.

Алеку Тройхафту, который убедил меня, что мне уже есть что сказать, и без которого ничего бы не получилось.

Эвансу Миражесу, одним кельнским вечером поведавшему мне полную историю записи звука и голоса в двадцатом столетии и тем разрешившему мою экзистенциальную дилемму.

Кристоферу Робертсу, президенту «Юниверсал классикс-энд-джаз», на чьи предсказания и бесстрашное лидерство я полагаюсь целиком и полностью.

Моей семье, и особенно моей сестре Рашель, за всю их любовь.

Элисон Хизер и Мэри Камиллери — за ежедневную помощь, терпение и юмор.

А также друзьям и коллегам, которые помогли мне на последнем этапе своими вдумчивыми комментариями: Мэтью Эпштейну, Джону А. Фэллону, Энн Готтлиб, Мэри Джо Хит, Мэтью Хорнеру, Пат Кингсли, Джону Паско, Косте Пилавачи, Джейкобу Ротшильду, Сью Шардт, доктору Дэвиду Славиту, Энн и Биллу Зифф.

ВВЕДЕНИЕ

Проверка багажа для меня дело привычное. Я постоянно разъезжаю по миру и немалую часть жизни провожу на таможне, наблюдая, как незнакомцы роются в моих нотах и нюхают мои туфли. Но собаки — это что-то новенькое. Я все-таки не в аэропорту, а в своей петербургской гримерке, готовлюсь к репетиции Чайковского, и вдруг появляются ищейки — проверить, вдруг я не оперная певица, а загримированная террористка. Немецкие овчарки суют морды в мою сумочку и тычут носом в платья, висящие в шкафу. Они обнюхивают мою косметику, парики, фортепиано, а затем смотрят на меня с таким нескрываемым подозрением, что я невольно чувствую себя виноватой.

Я приехала в Санкт-Петербург для участия в гала-представлении, прекрасном вечере музыки и танца. Мне — единственной иностранке из тех, кто выступит перед пятьюдесятью главами правительств на трехсотлетии города, — предстоит спеть письмо Татьяны из «Евгения Онегина» на исторической сцене Мариинского театра. В девятнадцатом столетии в этом элегантном здании располагалась Императорская опера, основанная Екатериной Великой в 1783 году. Здесь состоялись мировые премьеры таких замечательных русских опер, как «Борис Годунов», «Князь Игорь» и «Пиковая дама», а вердиевская «Сила судьбы» и вовсе была написана специально для петербургского театра. Всемирно известный Мариинский балет давал на этой сцене премьеры «Спящей красавицы», «Щелкунчика» и «Баядерки», а за дирижерским пультом стояли Берлиоз, Вагнер, Малер, Шёнберг и, главное, сам Чайковский. Я делаю глубокий вдох. Груз истории — не самая легкая ноша. Я никогда прежде не бывала в Санкт-Петербурге, и многие предупреждали меня о здешних опасностях. Меня пугали мафией, похищением средь бела дня, кражами в отелях и даже вооруженными грабежами, но информация явно устарела. Все были дружелюбны, и в воздухе, казалось, был разлит особый шарм. Город покорил меня великолепными барочными дворцами и неоклассическими зданиями, выстроившимися на широких бульварах, будто череда кремовых пирожных в кондитерской лавке. Соборы и каналы, проспекты и переулки — весь Петербург принарядился к торжеству. Даже море выглядело отполированным до блеска, а тучи разогнали по приказу властей, чтобы дождь не омрачил визит президента Джорджа Буша, Тони Блэра, Жака Ширака, Герхарда Шредера, Дзюнъитиро Коидзуми и других мировых лидеров. Город предвкушал праздник, а я, к сожалению, нет: в гиды и переводчики мне определили четырнадцатилетнюю девицу, интересовавшуюся лишь «AC/DC», Эллисом Купером[1] и баскетболом, а в моем гостиничном номере не было окна. Вид из окна не то что был недостаточно хорош — он просто отсутствовал. Услышав, что других номеров нет, я разыграла козырную карту: сообщила, что позвоню Валерию Гергиеву насчет другой гостиницы. Сопрано нередко приходится обращаться за помощью к дирижеру, даже когда речь идет о материях, далеких от музыки. Достаточно было упомянуть имя самого влиятельного российского маэстро, как я получила и окно, и вид из него.

С отдельными деталями предстоящего действа все сложилось как нельзя лучше: роскошная ночная сорочка и пеньюар из «Травиаты» сели на меня как влитые. Но в остальном все шло не так гладко. Мизансцены не были продуманы заранее, мне просто сказали: «Делайте все так, как в прошлый раз». Но прошлый раз случился много лет назад, и я, разумеется, не помнила, где и как стояла на другой сцене и в других декорациях. Знаменитый Мариинский театр оказался причудливым лабиринтом, где все коридоры вели в никуда. Мне не помешала бы собака-ищейка, чтобы найти путь из гримерной на сцену, — и точно такое же чувство беспомощности охватывало меня всякий раз, когда я слышала русскую речь.

На немецком и французском я говорю свободно, по-итальянски могу объясниться с таксистом и дать интервью, но мои познания в русском ограничиваются элементарными «да» и «нет». Партию Татьяны я выучила много лет назад, когда впервые пела ее в Далласе, и из всех моих героинь она мне наиболее близка: «Пускай погибну я, но прежде я в ослепительной надежде блаженство темное зову». Неважно, что я не говорю по-русски, главное — постараться спеть как можно чище, без всякого акцента, ведь я пою самую любимую русскую сопрановую арию перед залом, полным русских людей. Для этого нужно не просто зазубрить текст, но разобрать каждое предложение, перевести все дословно. Затем приходится хорошенько попотеть над произношением и интонацией. Особое внимание надо уделять окончаниям, запоминать, где гласные открытые, где закрытые, где удвоенные согласные. В русском языке великое множество сложных звуков, и требуется немало времени и терпения, чтоб научиться петь их красиво и естественно.

Когда произношение освоено, разучить роль получается куда быстрее. Я всегда запоминаю не только собственный текст, но партии всех, с кем мне предстоит выйти на сцену, дабы активно участвовать в спектакле, а не бессмысленно пялиться на коллег, издающих какие-то неразборчивые звуки. Мне доводилось пользоваться разнообразными приемами для тренировки памяти, и самый очевидный — связывать слова с их значением — оказался самым эффективным. Лучше за десять минут выучить текст, который ты прекрасно понимаешь, чем убивать часы на бездумное повторение абракадабры. Использование транскрибирования, аллитерации, звукоподражания, ритмизации, особенно когда имеешь дело с русским и чешским языками, тоже помогает, как и чисто зрительное запоминание расположения нотных знаков на листе. Я делаю все возможное, чтобы текст отпечатался в моих серых клеточках. Забавно, но чем труднее запоминать, тем дольше помнишь. Прошло шесть лет с того момента, как я выучила сложнейшую партию Татьяны, но и теперь я могу, не обращая внимания на удивленные взгляды окружающих, тихонько напевать сцену объяснения с Онегиным, стоя в очереди на почте.