Ханс Фаллада - Маленький человек, что же дальше?

Зато в другой комнате — красивый круглый стол, огромный черный клеенчатый диван с белыми кнопками, секретер и столик для шитья. Все старинное, красного дерева, на полу— ковер. Комната выглядит необыкновенно уютно. На окнах — опрятные белые занавески; окон — три, совсем маленькие, каждое разделено переплетом на четыре части.

— А кухня где? — спрашивает он.

— Здесь, — отвечает она, похлопывая по железной плите с двумя конфорками.

— А вода?

— Все есть, мальчуган.

Оказывается, между секретером и плитой есть кран.

— А сколько это будет стоить? — все еще сомневаясь, спрашивает он.

— Сорок марок, — отвечает она. — Это, собственно говоря, задаром.

— Как так задаром?

— А вот послушай, — говорит она. — Ты сообразил, почему здесь такая лестница, почему эти комнаты так идиотски расположены?

— Нет, — отвечает он. — Понятия не имею. Наверное, архитектор чокнутый был. Такие встречаются.

— Ничего не чокнутый, — горячо возражает она. — Тут когда-то была настоящая квартира с кухней, уборной, передней и всем прочим. И сюда наверх вела самая настоящая лестница.

— Куда же все это девалось?

— Помещение заняли под кино. Сразу за дверью спальни начинается кинозал, он-то все и захватил. Остались только эти две комнаты, никто не знал, что с ними делать. Про них забыли, а Путбрезе заново открыл их. Он провел сюда лестницу из своего склада, хочет сдавать комнаты — ему нужны деньги.

— Так почему же все это ничего не стоит и все-таки стоит сорок марок?

— Да потому, что он не имеет права сдавать эти комнаты — жилищный надзор ни за что не разрешил бы из-за опасности пожара и увечья.

— Ну, не знаю, как ты заберешься сюда через месяц-другой…

— Уж это моя забота. Главное, нравится ли тебе?

— Что ж, в общем, квартира не так уж плоха…

— Ох, и кривляка же ты! Ох, и кривляка! «Не та-ак уж плоха!» Пойми же, мы будем совсем одни, никто не полезет к нам со своими советами. Ведь это же замечательно!

— Раз так, детка, — снимаем. В конце концов твоя работа — твоя и забота; я рад, что квартира тебе нравится.

— Я тоже рада, — отвечает она. — Пошли.

— Молодой человек, — подмигивает Пиннебергу своими красными глазками Путбрезе, хозяин столярной мастерской. — Разумеется, денег я за эту дыру не беру. Ну, сами понимаете.

— Да, конечно, — отвечает Пиннеберг.

— Так вот, денег я за эту дыру не беру!.. — многозначительно повышает голос Путбрезе.

— Да говорите же, — подбадривает его Пиннеберг.

— Господи боже, — вмешивается Овечка. — Выложи на стол двадцать марок.

— Вот именно, — одобрительно замечает Путбрезе. — У вашей жены есть голова на плечах. За половину ноября — отлично. А насчет вашего животика не извольте беспокоиться, милочка. Когда вы слишком уж располнеете и не сможете взбираться по лестнице, мы установим блок, прицепим стул и полегонечку будем поднимать вас наверх. Для меня это будет чистое наслаждение.

— Ну вот, — смеется Овечка, — и эта забота с плеч долой.

— Так когда же мы переезжаем? — спрашивает краснодеревщик.

Супруги переглядываются.

— Сегодня, — говорит Пиннеберг.

— Сегодня, — говорит Овечка.

— А каким образом?

— Послушайте, — обращается Овечка к столяру. — Ведь вы, наверное, сможете одолжить нам тележку? А то и подсобить при переезде. У нас всего две корзины, да еще туалетный столик.

— Туалет — это хорошо, — говорит столяр. — Я-то, признаться, о детской коляске подумал. Ну да ведь иной раз и сам не знаешь, что тебе взбредет в голову. Так ведь?

— Совершенно верно, — подтверждает Овечка.

— Стало быть, по рукам, — говорит Путбрезе. — Кружка пива и стопка водки. Отчаливаем немедля.

И они отчаливают, захватив с собой ручную тележку.

По дороге, в пивнушке, им стоит немалого труда втолковать Путбрезе, что переезд должен совершиться в величайшей тайне.

— Ах, вот оно что, — доходит до него наконец. — Вы хотите смыться тайком? Хотите, попросту говоря, съехать втихаря? Ну что ж, по мне, так пожалуйста. Но запомните, молодой человек: у меня марочка любит порядок; каждого первого числа — чтоб как на блюдечке. А не принесете — невелика беда, я сам вас перевезу, совершенно бесплатно, прямо на улицу.

И, сверкнув красными глазками, Путбрезе закатывается оглушительным хохотом.

После этого все идет как по маслу. Овечка со сказочной быстротой укладывает вещи, Пиннеберг стоит у двери и на всякий случай крепко держит ручку, так как в столовой опять собралась веселая компания, а Путбрезе сидит на княжеской кровати и время от времени изумленно бормочет: «Кровать-то золотая! Надо старухе рассказать, на такую кровать лечь — все равно что с молоденькой девочкой…»

Мужчины выносят туалет. Путбрезе берется только одной рукою; другой он держит зеркало, и когда они возвращаются, вещи уже упакованы, шкаф зияет пустотой, ящики выдвинуты.

— Ну, пошли, — говорит Пиннеберг.

Путбрезе подхватывает обе корзины с одного конца, Овечка и Пиннеберг — с другого. Сверху на корзинах лежит чемодан, чемоданчик Овечки и ящик из-под яиц с посудой…

— Поехали! — командует Путбрезе.

Овечка оглядывается напоследок: комната, ее первая собственная комната в Берлине… Как все-таки тяжело уходить. Господи боже, надо погасить свет!

— Минуточку, — восклицает Овечка. — Свет!

И выпускает ручку корзины. Первым приходит в движение чемоданчик, с легким, коротким стуком он падает на пол. Большой чемодан брякается потяжелее, а уж ящик с посудой…

— Милочка, — гудит Путбрезе глубоким басом, — уж коль они там и сейчас ничего не услышат, так им и надо, чтобы плакали их денежки…

Супруги стоят на месте, словно захваченные врасплох преступники, и не сводят глаз с двери в проходную комнату. Так и есть: дверь распахивается, и на пороге стоит Хольгер Яхман, раскрасневшийся, смеющийся. Пиннеберги, застыв, смотрят на него. Яхман меняется в лице, прикрывает дверь, делает шаг вперед…

— Вот так штука! — говорит он.

— Господин Яхман! — умоляюще шепчет Овечка, — Господин Яхман, мы переезжаем! Прошу вас… Вы же понимаете!

Да, Яхман изменился в лице; он задумчиво рассматривает:стоящую перед ним молодую женщину, его лоб прорезан поперечной складкой, рот полуоткрыт.

Он делает еще шаг вперед. Он говорит, нет, шепчет едва слышно:

— Это не годится — таскать чемоданы в вашем положении. И подхватывает одной рукой корзину, другой — чемодан. — Пошли.

— Господин Яхман…— порывается что-то сказать Овечка.

Но Яхман не произносит больше ни слова; он молча сносит вещи вниз ,молча жмет руки Пиннебергам. Потом долго смотрит им вслед, смотрит, как они исчезают в сером уличном тумане: тележка со скудным домашним скарбом, беременная женщина в поношенном пальто, мужчина — сусально-элегантное ничто, и толстая пьяная скотина в синей блузе…

Господин Яхман выпячивает нижнюю губу, напряженно думает. Вот он стоит в смокинге, очень элегантный, очень холеный — уж наверное сегодня вечером он в свое удовольствие выкупался в ванне. Он тяжело вздыхает и медленно, ступенька за ступенькой, всходит по лестнице. Он затворяет входную дверь — она оставалась открытой, — заглядывает в опустевшую комнату, кивает, гасит свет и идет к гостям.

— Где ты пропадал? — встречает его фрау Пиннеберг, восседающая в кругу гостей. — Опять к молодым ходил? Будь я ревнива, я бы тебе задала.

— Налей-ка мне коньяку, — говорит Яхман и, опрокинув рюмку:— Да, между прочим: молодые просили тебе кланяться. Они только что съехали.

— Съехали?..переспрашивает фрау Пиннеберг и, захлебываясь от негодования наговаривает по этому поводу кучу всякой всячины.

Однажды поздним сумеречным вечером Овечка сидит у себя в квартире, перед нею — тетрадка и отдельные листки, ручка, карандаш, линейка. Она что-то пишет и подсчитывает, зачеркивает и пишет вновь.При этом она вздыхает, качает головой и снова вздыхает:— «Нет, это невозможно», и продолжает считать

Комната очень уютна: низкий, в балках потолок, мебель красного дерева, теплых, коричневато-красных тонов. Никаких претензии на современный стиль, и она ничего не теряет от того что на стене красуется вышитое черно-белым бисером изречение «Верность до гробовой доски». Это вполне в духе всей комнаты, как в духе ее и сама Овечка с ее нежным лицом и прямым носиком, одетая в просторное голубое платье с узким, машинной работы, кружевным воротничком. В комнате приятно тепло, и всякий раз, когда промозглый ноябрьский ветер со свистом налетает на окна, в комнате становится еще уютнее.

Наконец Овечка управилась с подсчетами и еще раз перечитывает свои записи. Вот как выглядит то, что она написала со множеством подчеркиваний, где крупными, где мелкими буквами: