Роберт Вальзер - Сочинения Фрица Кохера и другие этюды

Л е н ц.   Я брежу? Где я?

Л е н ц.   Я ничего не пишу, ничего не сочиняю. Только и делаю, что отвешиваю церемонные поклоны. А этот холод, эти ничего не значащие любезности? Да человек ли я еще? Почему я так разочарован? Почему не могу ужиться нигде на свете? Но в Страсбурге все же было иначе. Но было ли мне там лучше? Не знаю. Значит, я нигде не смогу пустить корни, добиться успеха? Мне страшно. Я сам себе внушаю ужас.

Г р а ф и н я.   Что это значит?

Л е н ц.   Оставьте меня, оставьте. Подарите мне наслаждение лежать у ваших ног. Как прекрасен, как утешителен этот момент для измученной, страшно истосковавшейся души. О, не звоните, не зовите ваших слуг. Разве я разбойник? Грабитель? Правда, я ворвался к вам без приглашения. Но если любишь, что тебе за дело до светских условностей? Долгое ожидание свыше моих сил. Как вы красивы, и как я счастлив. О, как пламенно, как искренне я желал бы не возбуждать вашего недовольства. Разве могут оскорбить слова, рвущиеся из груди человека, который вас боготворит? Ну да, это возможно, ну да, ну да. Но неужели я мог бы оскорбить, обеспокоить вас хотя бы вздохом? Неужели, неужели это возможно? Не смотрите, не смотрите на меня так строго. Ваши глаза, они так прекрасны, они не заслужили такого холодного, враждебного, недоброго взгляда. Спасите меня. Я погибну, сойду с круга, если у вас нет чувства ко мне. Вы ко мне равнодушны? О, как вы можете! Ведь это значит, что я раздавлен. Что я погиб со всеми моими дивными небесными грезами. Да знаете ли вы, как сладостны, как прекрасны мои грезы? И все же я не знаю, что мне вам сказать. Я должен молчать, кажется, я должен понять, что совершил величайшую из непристойностей, должен почувствовать, что все кончено, что остался только холод.

Г р а ф и н я.   У меня нет слов.

Л е н ц.   Как ты прекрасна. Эта грудь, эти плечи, это тело. Что, как не нежность, может выражать все это великолепие?

Г р а ф и н я.   Удалитесь немедленно. Хотите прежде выслушать, что вы ведете себя дерзко и непристойно? Вы потеряли здравый рассудок? Похоже, что так.

Г е т е.   Он дурак.

Г е р ц о г.   Несчастный ребенок. А как иначе объяснить то, что он натворил. Его нужно мягко сплавить куда-нибудь подальше. Мой двор не потерпит ничего подобного.

Гермер[24]

Хорошая должность — это не пустяк. Совсем не пустяк. Каждому понятно, что с известным положением в свете могут быть связаны сотни маленьких радостей, удовольствий и удобств, например свободное, спокойное посещение литературного салона. Тот, кому хватает на жизнь, может посидеть вечерком в пивной. Имея регулярный доход, вы идете вечером в концерт или в театр. Хороший ежемесячный оклад знает себе цену и весело проводит время на маскарадах. И все-таки с хорошей должностью связаны некоторые неприятности, в частности подрыв физического и духовного здоровья. И тут приходится робко упомянуть о человеческой нервной системе.

Банковский служащий Гермер много лет занимает ответственный пост в отделе кредитования, но терпеть не может своих коллег. Самое дыхание, даже телосложение этих господ ему невыносимо. Вульгарные здоровяки, вроде Мейера из сельского отдела и Мейера из городского отдела, обожают устраивать розыгрыши. Оба они записные острословы. Гермер выходит из себя. А если чиновник склонен выходить из себя, то благодушные остряки и обжоры, подобные Мейерам, ему ненавистны. Кроме того, он так долго служил на своей хорошей должности, что повредился в уме. Он еще худо-бедно выполняет служебные обязанности, но для этого ему приходится напрягать последние силы своего гения.

Почти каждый день в знаменитом расчетном отделе банка, примерно в половине второго пополудни дается бесплатное представление для почтенной публики. Разумеется, в балаган допускаются только господа служащие и счетоводы, вполне искушенные зрители. Они являются в полном составе, эти Зенны, Глаузеры, Таннеры, Хельблинги, Шюрхи, Мейеры всех сортов, Бинцы и Вундели, и небрежно, не выпуская изо рта сигар, занимают сидячие и стоячие места. Какой здесь стоит запах, какое царит настроение, и какие сталкиваются интересы, личные и общественные. А на улице вовсю светит солнце. «Господин Гермер!» — говорит кто-нибудь из собравшихся, медленно подходя к Гермеру и вставая прямо рядом с ним. «Оставьте меня! Прочь!» — вопит Гермер, отмахиваясь от наглеца своей мерзкой ладонью. И весь балаган разражается гоготом и хохотом. Да, да, такой вот обеденный перерыв. Благорастворение.

Все здоровое, крепкое, краснощекое должно иметь игрушку для развлечения и истязания. И тут нам подают пример даже милые детки. О, как им это нравится, как они веселятся, заливаясь божественным, священным смехом! Олимпийские боги тоже служащие. Вероятно, и они иногда немного скучают и потому тоже приветствуют народные игры и представления раскатами гомерического хохота. И разумеется, прославленное обиталище богов тоже всего лишь бухгалтерия, такая же, как наша. Быть может, боги и богини пишут, считают и ведут корреспонденцию за такими же узкими конторками и прикованы к своим скучным пожизненным должностям точно так, как мы это только что с ужасом видели.

Каждая вещь на этой земле имеет свои банальные две стороны, печальную темную и веселую светлую. Если хлеб насущный достается тебе в поте лица и в виде ежемесячного жалованья, если с тобой регулярно возобновляют контракт, изволь постепенно превратиться в машину. Кроме шуток: это и есть твой долг, твоя первая и последняя задача. Гермер — плохая машина, он не владеет своими чувствами, он клокочет, ревет, задыхается, он отмахивается, он скрипит зубами, он топает ногами, как король на театральных подмостках, символизирующих весь мир. Он болен.

Бывают болезни, вполне подходящие для пожизненных должностей. Но для всех очевидно, что болезнь Гермера несовместима с его должностью. Он сам себе заклятый личный враг, он не тянет. Силенок маловато. Куда это годится? Если ты занимаешь хорошую должность, ты обязан беспощадно устранять все, что с ней не согласуется. А наш приятель только отмахивается. Это глупо, потому что это невозможно. От неудачников не отмахнешься. А Гермер всегда вопит: «Прочь! Оставьте меня в покое!» Да, да, такая вот испорченная машина.

Человек на хорошей должности должен иметь коллегиальный образ мысли. Принцип коллегиальности универсален и более чем глубоко обоснован. Так было и так всегда будет. Голодный бродяга не обязан ни с кем считаться, он для того и околевает с голоду. Но Гермер! Он может каждый день есть, пить, спать, прогуливаться, курить сигарные бычки, иметь квартиру и все прочие вещи из меню скатерти-самобранки, которыми, как с неба, осыпают его особу всемогущие сослуживцы. Какое он имеет право попирать коллегиальность? Показывать язык г-ну бухгалтеру Бинцу? Называть иногородних вкладчиков обезьянами? Разумеется, никакого. А он все это проделывает. Собственно говоря, эти грехи совершает не он, а его болезнь. Значит, болезнь Гермера — враг могущественной идеи коллегиальности. Мейер из сельского отдела, тот знает, как хорошо живется в провинции, и он уже неоднократно выражался в том смысле, что Гермеру пора на покой. Эта идея была для разнообразия подхвачена коллегой Хельблингом, и ее поддержали все конторские: «Хорошо бы сплавить Гермера в деревню, и чем скорей, тем лучше!» Но Хасслер, шеф отдела — отнюдь не любитель художественной литературы, и на это дело не повелся. Он нахмурил брови и сказал, как отрезал: «А вы, Хельблинг, лучше займитесь своей работой!»

Но искоренить деревенскую идею не так-то просто. Бинц, бухгалтер (в профиль) не отступился и продолжал ее развивать: «Ему бы там было чертовски хорошо. Деревенский воздух пошел бы ему на пользу. Здесь он с каждым днем глупеет, а там сразу бы выздоровел. В конце концов, на такого типа и смотреть-то стыдно. Того и гляди, стошнит. А в деревне он отогреется на солнце и найдет себе легкое занятие. Будет полдня лежать под деревом на травке и вопить: Прочь! Прочь от меня! Ей-богу, комары и мухи на него не обидятся, разве что помрут со стыда. А с Хельблингом тоже надо бы раз и навсегда разобраться. Будь я шефом, уж я бы в два счета навел здесь полный порядок». Будь я шефом! Господин Бинц (анфас) хотел бы стать шефом всего отдела. Судя по его носу, в недрах бухгалтерии скверно обстоят дела с подготовкой достойных кадров. День-деньской он роется в своих толстенных фолиантах, а мечтает о реформах, которые сам же сурово осуществит железной рукой. Да, да, такие вот подчиненные.

Помимо прочего, в банке любят посудачить о предполагаемых и мнимых причинах духовного одичания Гермера. Во всем виновата должность. Должность слишком изматывает. Гермеру давно пора уходить. Любой другой тоже спятил бы на его месте. А еще поговаривают, что во всем виноват Рюгг, заместитель шефа. Это он хладнокровно и намеренно затравил Гермера до того, что бедняга свихнулся. Виноват Рюгг, и больше никто. Вот кого хлебом не корми, дай только поиздеваться над человеком. Работать с таким негодяем — сущее мучение. Жалко Гермера: во-первых, на нем портфель, эти чертовы векселя, а во-вторых, над ним Рюгг, этот дьявол во плоти. И зачем бедный дурачок все терпит? В любом случае ему бы следовало очистить место. Хельблинг с величайшей готовностью берется изобразить муки Гермеровой должности, намеренно и неутомимо расписывая их самыми черными красками. Он снова создает великий шедевр. Но шеф Хасслер, как всегда враждебный изобразительному искусству, разрушает гениальную фреску.