Роберт Вальзер - Сочинения Фрица Кохера и другие этюды
Была одна девушка из хорошей семьи, мыслившая столь же ясно и разумно, сколь и красиво. Однажды она сказала ему: Послушайте, Брентано, как вы живете без высших ценностей, без всякого содержания? Самого себя не боитесь? Вас можно было любить, уважать, обожать, а теперь вы чуть ли не омерзительны. Как вы дошли до жизни такой? Как может человек, способный на столь прекрасные чувства, быть в то же время таким бесчувственным? Вас так и тянет разодрать себя в клочья, разнести в щепы свои силы. Опомнитесь, возьмите себя в руки. Вы говорите, что любите меня? И что моя любовь могла бы осчастливить вас, сделать честным и искренним? Но я, к своему ужасу, не могу в это поверить. Вы чудовище, Брентано, вы милый человек, и все-таки чудовище. Наверное, вы себя ненавидите, знаю, что ненавидите. Иначе я пожалела бы для вас доброго слова. Пожалуйста, оставьте меня!
Он уходит и возвращается, он открывает ей свою душу, чувствуя, что рядом с ней в нем просыпается нечто чудесное. Он снова и снова толкует ей о своем одиночестве и о своей любви. Но она остается сильной и неумолимой и объясняет ему, что может предложить только дружбу: она не может, не хочет, не имеет права стать его женой и просит его оставить эту надежду навсегда. Он приходит в отчаяние, но она не верит в глубину и подлинность его отчаяния. Однажды на вечеринке в присутствии многих утонченных ценителей она просит его прочесть стихи. Он так и сделал, прочел несколько прекрасных стихотворений, и они имели большой успех. Все были восхищены благозвучием и бьющей через край живостью этих поэтических творений.
Проходит год или даже два. Ему не хочется больше жить. И вот он решается покончить с собой, то бишь свести счеты с этой тягостной жизнью. Он отправляется туда, где, как ему известно, имеется некая глубокая пещера. Конечно, ему страх как неохота спускаться под землю, но он припоминает свое, как бы это сказать, восхищение при мысли, что ему не на что больше надеяться, что нет у него ни имения, ни желания чем-то обладать. И он входит в большие мрачные ворота и спускается по ступеням все ниже, ниже и ниже. После первых шагов ему кажется, что он совершает это нисхождение уже несколько дней, и в конце концов он оказывается в самом низу, в тихом, прохладном, укромном склепе. Здесь горит лампа, и Брентано стучится в какую-то дверь. Здесь ему приходится долго, о, как долго томиться и маяться, пока наконец ему отвечают и даже жестко приказывают войти. И он, робея, как в детстве, исполняет приказ. Он видит перед собой мужчину, чье лицо скрыто под маской. Ты желаешь стать слугой католической церкви? — резко вопрошает мрачная фигура. — Тебе сюда. Следуй за мной. И с тех пор о Брентано больше ничего не известно.
Из Стендаля[20]
В своей прекрасной книге о любви Стендаль рассказывает совсем простую и в то же время жуткую историю о некой графине и юном паже. Они любят друг друга, потому что очень уж друг другу понравились. Граф — угрюмый субъект, внушающий ужас. Дело происходит на юге Франции. Представляю себе южную Францию с ее многочисленными средневековыми крепостями, укреплениями и замками, где самый воздух грезит и шепчет о возвышенной, тайной, печальной любви. История (я прочел ее довольно давно), написанная на странно звучащем старомодном французском языке, звучит наивно, грубо и вместе с тем очаровательно. Должно быть, и тогдашние нравы были такими же грубыми и все-таки прекрасными. Так вот: эта женщина и благородный юноша смотрят в глаза друг другу и не могут отвести взор. Они улыбаются, встречаясь взглядами, но все же сознают страшную варварскую опасность, которая грозит им за то, что они счастливы уже одним лицезрением любимого существа. Молодой человек — превосходный музыкант. Она просит его что-нибудь спеть, он исполняет ее просьбу: берет инструмент, которым мастерски владеет, и поет любовную песнь. Она слушает, она ему внимает. Супруг графини — любитель охоты и диких потасовок. Торговля и война интересуют его больше, чем уста жены, нежные и восхитительные, как майская ночь. И вот однажды, в условленный час, они встречаются: уста юного пажа и прекрасной дамы. Результатом является долгий, горячий, страстный, сладкий, роскошный поцелуй, столь блаженный, что за него они готовы умереть. Лицо графини покрывает ужасная святая бледность, в ее огромных темных глазах пылает огонь всепожирающей страсти, сродни небесному свету и адскому пламени. Однако на ее устах играет ангельская улыбка невыразимого счастья, подобная благоухающему цветку, какой можно увидеть лишь во сне. Это надо понимать так, что дама, зависшая в поцелуе, решилась на смерть, поелику граф, ее супруг, страшный человек. В приступе гнева он убивает, и ей это отлично известно. Ее любовь столь возвышенна, что будет стоить ей жизни, если выплывет наружу. Быть может, все обойдется, но может и не обойтись. Да и жизнь ее возлюбленного тоже висит на волоске. Ведь он предается наслаждению поцелуем, из чего с необходимостью следует, что он предается наслаждению высшего порядка. Влюбленные равно отважны, равно готовы идти до конца, но ведь и наслаждение их самое что ни на есть высокое. Они стоят на вершине жизни, поскольку рискуют жизнью, но только так и возможно достигнуть этого пика, испытать упоение на краю бездны.
Коцебу[21]
В сущности, нельзя сказать, что Коцебу создал нетленные шедевры, хотя его кошачье имя иногда упоминается еще и сегодня. Странно обстоит дело с этими знаменитыми, более того, с бессмертными именами, вроде Коцебу. Лично я считаю, то есть представляю себе, Коцебу отвратительным типом. Как будто он не состоял из костей, обросших жесткой или рыхлой плотью, а был, к примеру, сплошным пеплом: дунь на него — и нет Коцебу. Он оставил всегда признательному и дружески приверженному потомству свое массивное, полное, набранное, напечатанное, переплетенное в телячью кожу, заблеванное, затрепанное собрание сочинений. И все-таки я позволю себе предерзостно утверждать, что вряд ли кто-нибудь когда-нибудь еще будет читать Коцебу. Те, кто его прочтут, помрут со скуки. Те, кто его не прочтут, видимо, не много потеряют. Тем не менее он был человек благонадежный и самых честных правил. Лицо его полностью скрывалось и пряталось за невероятно высоким и смелым воротником мундира. Шеи у Коцебу вообще не было. Нос был длинным, а что касается глаз, то они таращились. Он писал многочисленные комедии, которые с успехом шли на сцене, принося блестящий доход, в то время как Клейст погибал в отчаянии. Вообще, ему надо отдать должное: работал он чисто. Стоило вам приблизиться к Коцебу, как вы чуяли что-то сомнительное, от чего вас мутило и тошнило. А те современники, которые имели дело с Коцебу, непроизвольно стыдились дышать с ним одним воздухом. Так, а не иначе обстояли дела в окружении Коцебу, хотя и он, мы надеемся, имеет право быть причисленным к героям немецкого духовного мира. Как и многие другие столь же странные коцебуподобные птицы. Если я не заблуждаюсь, он творил в Веймаре. Но где он был воспитан и кто сделал ему слабенькую прививку образования, сие ведомо лишь богам. Богам ведомо все. О великодушные, всеблагие боги! Вы знаете даже, что он был за птица, этот Коцебу. Он всячески оскорблял богов. Хотя бы уже единственно тем, что воображал, будто его долг — считать себя чем-то значительным. Но один глупый парень, по имени Занд, в ослеплении своем вообразивший, что его долг — очистить мир от Коцебу, всадил ему пулю в лоб. Так кончил свои дни Коцебу.
Бегство Бюхнера[22]
Однажды темной ночью восходящая звезда, блиставшая на небосводе немецкой поэзии, юный Георг Бюхнер, преследуемый полицейскими ищейками, в приступе постыдного и ужасающего страха перед арестом ускользнул от грубостей, глупостей и жестокостей политического фиглярства. Он так нервничал, так спешил удрать, так небрежно сунул в карман своего просторного, модно скроенного студенческого сюртука «Смерть Дантона», что беловатый кусок свернутой рукописи торчал из кармана наружу. В его душе, подобно широкому королевскому потоку, бушевали «Буря и натиск». Он широко шагал по залитой лунным светом проселочной дороге, перед ним расстилалась огромная страна в щедрых сладострастных объятиях полуночи, и всем его существом владела нежданная, никогда прежде не испытанная радость. Перед ним естественно и чувственно раскинулась Германия, и благородному юноше внезапно пришли на память слова и мелодии некоторых старинных народных песен. И он запел, громко, весело и беззаботно, как какой-нибудь подмастерье портного или сапожника, имевший обыкновение странствовать по ночам. Время от времени его тонкая изящная рука ощупывала карман, дабы убедиться, что драматический шедевр, которому суждено было стать знаменитым, все еще там. Шедевр был в целости и сохранности. И Бюхнера захлестывала мощная волна бесшабашного веселья. Вот она, свобода. А ведь ему пришлось бы сейчас отправиться в застенок тиранов. Огромные, черные, рваные тучи то и дело закрывали месяц, словно хотели заточить его в тюрьму или задушить, а месяц, как прелестный ребенок, снова выглядывал из мрака, с любопытством глазел на высоту и на свободу и бросал вниз, на тихий мир, свои ясные лучи. Бюхнеру хотелось броситься на землю и на коленях благодарить Бога за свою неуемную, сладостную радость беглеца. Но он сдерживал неуместный порыв и бежал вперед что было сил. Он бежал от пережитого насилия, торопясь к неведомому насилию, которое ему предстояло пережить. Он бежал со всех ног, и ветер дул ему в лицо, в это прекрасное лицо.
