Роберт Вальзер - Сочинения Фрица Кохера и другие этюды
Помимо прочего, в банке любят посудачить о предполагаемых и мнимых причинах духовного одичания Гермера. Во всем виновата должность. Должность слишком изматывает. Гермеру давно пора уходить. Любой другой тоже спятил бы на его месте. А еще поговаривают, что во всем виноват Рюгг, заместитель шефа. Это он хладнокровно и намеренно затравил Гермера до того, что бедняга свихнулся. Виноват Рюгг, и больше никто. Вот кого хлебом не корми, дай только поиздеваться над человеком. Работать с таким негодяем — сущее мучение. Жалко Гермера: во-первых, на нем портфель, эти чертовы векселя, а во-вторых, над ним Рюгг, этот дьявол во плоти. И зачем бедный дурачок все терпит? В любом случае ему бы следовало очистить место. Хельблинг с величайшей готовностью берется изобразить муки Гермеровой должности, намеренно и неутомимо расписывая их самыми черными красками. Он снова создает великий шедевр. Но шеф Хасслер, как всегда враждебный изобразительному искусству, разрушает гениальную фреску.
«Господин Гермер, вам следует работать более тщательно», — говорит своим бесцветным, сверлящим голосом Рюгг, шеф вексельного отдела, пожилой, тихий, худосочный, унылый, серый, бородатый, бледный очкарик. «Господин Рюгг, оставьте меня в покое. Понятно? Прочь!» — вопит Гермер. Ну, разве так разговаривает подчиненный? Человек, в поте лица добывающий хлеб насущный? И уж тем более служащий, который боится слететь со своей должности. Но что тут поделаешь, слово — не воробей. О, как Рюгг ненавидит Гермера! А как Гермер ненавидит Рюгга! Ужасно. Но ужаснее всего их взаимная ненависть. И все-таки они оба должны работать вместе, цепляя друг друга, как отлично пригнанные шестеренки одной жужжащей машины. Если один не поможет другому, вся работа насмарку. Если ошибется один, пострадают трое его подчиненных, а Гермер то и дело ошибается, но при этом он твердо убежден, что в его плохой работе виноват Рюгг, который сживает его со света. А ведь Рюгг человек утонченный, хорошо воспитанный, он никогда не принимает участия в народных игрищах, он обращается с Гермером как с совершенно нормальным служащим, и как раз это раздражает психа. «Прочь!» — вопит псих. Разве шестеренка А скажет такое шестеренке В? Да, да, такие вот детали.
Годами обе шестеренки старательно вращают рабочее колесо. Только и слышно: «Вы должны работать лучше!», а в ответ: «Отстаньте от меня!» И обоих тайно пожирает раздражение. Рюгг всегда смотрел на Гермера косо и поверх очков. Возможно, эти взгляды и пробудили монстра в характере Гермера. Чужая душа потемки, тем более больная. На такие вопросы пусть когда-нибудь ответят господа ученые. Им и карты в руки. Представьте, что в тишине зала, где прилежно трудятся банковские муравьи, вдруг раздается пронзительный свист. Кто, по-вашему, свистит? Гермер. А то он вдруг громко расхохочется. И все время отмахивается от чего-то огромной плоской ладонью. Бедный Гермер.
Да, да, жизнь жестокая штука, Хельблинг даже знает песенку, где об этом поется. Говорят, заунывные песни — самые трогательные. Гермер женат, у него двое детей. Девочки уже ходят в школу. Раз в полтора-два месяца г-жа Гермер приходит к директору банка и просит этого высокочтимого человека сделать все возможное, чтобы Гермера пощадили и оставили в покое. Коллегам дали понять, чтобы они прекратили устраивать свои цирковые представления. «Лучше бы они сплавили его в деревню», — полагает Мейер из сельского отдела.
Шибздик
Он банковский служащий и не вышел ростом, коллеги называют его шибздик, но он, видимо, равнодушен к своему прозвищу. Какая-то незначительность есть в его фигуре, и, собственно говоря, это всего лишь фигура, а не персонаж, что-то человеческое, но не личность. Как-то он себя по-деревенски ведет, он и в самом деле из деревни, его отец — сельский письмоносец. Так что в нем, как ни крути, должно быть еще и нечто почтовое, почти конторское. Но вроде бы это его свойство выражено так же слабо, как характеры в плохо написанном романе, где действующие лица обычно улыбаются не губами, а мочками ушей. Впрочем, фамилия нашего статиста Глаузер, а имя Фриц. Он берет уроки фехтования, гусар, да и только. Отсюда его отличная осанка. Осанка постоянно муштрует то, чему обязана своим наличием, а именно тело. И это маленькое тело нашего доброго Глаузера спокойно и преданно подчиняется муштре обидчивого духа.
По осанке кое-что заметно, и в фигуре кое-что вызывает улыбку, и к Глаузеру всегда можно придраться.
Говорят, например, что он карьерист, что вообще-то правда, но его изящный и осознанный карьеризм не противоречит урокам фехтования. Глаузер хочет понравиться руководителям отделов и своему прямому начальству. Идея недурна, но коллега Зенн по прозвищу мятежный вассал считает, что это подло.
Глаузер героически, даже с любовью, выдерживает кисловатый запах изо рта своего шефа Хасслера, когда тот внезапно, кряхтя и пыхтя, вырастает у него за спиной. «Я человек порядочный, — говорит себе Глаузер, — и против таких дыхательных упражнений не возражаю. Конечно, хороший аромат был бы лучше. Но если начальство так дышит, я стерплю».
Он умен, у него есть характер, он не делает глупостей. Одного своего коллегу, Хельблинга, он презирает, но с осторожностью, а еще одного, Таннера, считает славным парнем, но больно уж беспринципным. Хельблинг не хочет работать, Таннер работает спустя рукава, а он, Глаузер, работает над собой, над своим дальнейшим развитием, он чувствует призвание к великим свершениям, он делает карьеру. Мысленно.
Кроме того, он экономит, тратит на обед сорок или тридцать раппов, ему такой расход по карману, так как соответствует его планам. Курить он себе не позволяет, хотя охотно бы закурил, зато носит перчатки и тяжелую трость с серебряным набалдашником. Да, это роскошь. Но во-первых, ее позволяют себе раз в жизни, а во-вторых, человек с амбициями охотно дает понять, как высоко он себя ценит.
«Я деревенский, — часто думает Глаузер, — и по самой этой причине должен показать городским, на что способна сильная воля». Он посещает читальни и пользуется абонементами, он в высшей степени любознателен и ценит преимущества городской жизни. Он говорит себе: «Эти городские, они все только и мечтают, как бы им выбраться за город. Даже библиотеками пренебрегают. Ну и ладно. Тогда мы, люди от сохи, воспользуемся их достижениями».
Похоже, что Глаузнер состоит в близких отношениях с официанткой из пивной «Бык», где подают кислую печенку, а к ней кружку пива. Он там ужинает, а это немного дороже, чем в Доме народной благотворительности. Но так уж положено, и он не хуже других прочих. Связь с девушкой ничего не стоит, потому что она его любит. Так что нашего шибздика кое-кто балует, кое-где ценят, а это действует благотворно, это поднимает самооценку, это помогает никогда не забывать о своих преимуществах. А другие прочие пусть болтают что угодно.
Жалованье у него маленькое, но Глаузер строжайшим образом запрещает себе мечтать о повышении оклада. Это неправильно, такие мысли изматывают, отвлекают от насущных дел и мешают жить человеку, который платит по долгам и выполняет свои обязанности. «Я вам не Хельблинг», — думает он, гордясь и радуясь своему самообладанию. Он нарочно допускает ошибки, из дипломатических соображений, чтобы время от времени получать от начальства ценные руководящие указания и чтобы на него не шипели по углам: «Такой шибздик и такой выскочка!» Каждый ищет популярности, тем более будущие повелители.
В день получки большинство служащих радуются, как дети. Звук бренчащих золотых монет напоминает о прекрасных минутах на лоне природы, об удовольствиях, о подавленных человеческих желаниях. Это согревает сердца и включает воображение. С Глаузером не то. Он холодно смотрит на девушку, которая обычно выплачивает жалованье, гасит ее приветливую улыбку сердитой гримасой и в ответ на вежливое обращение выдает: «Дура! Давай быстрей!» Простые радости — не для него, его вожделения глубже и осознанней.
Между тем он принимает участие в воскресных увеселениях, из политических соображений, но также из чувства приличия, поскольку не хочет прослыть скрытным одиночкой. Все участвуют, а он не хуже других прочих. Танцует он церемонно, но, по крайней мере, танцует. Танцы, в отличие от выпивки, — занятие красивое и интеллигентное, а потому отказываться от них нельзя. Никоим образом. К тому же Глаузер может преспокойно презирать и это «дело», и беднягу Хельблинга, который предается танцам со страстью, не помня себя от удовольствия.
Глаузер читает Ницше, он его читает, но не шибко интересуется этим автором, и никогда особо им не увлекается. Он не позволит учить себя жизни, у него свои об ней понятия, свои собственные мысли, ему не всякий придется по вкусу. Однако история Наполеона задела его за живое, с такого героя он берет пример. Плюс грамматика английского языка, которой он посвящает почти весь свой досуг. Плюс членство в Торговом союзе. Правда, он член пассивный, интересы союза не слишком его касаются, впрочем, и лет ему всего двадцать. С половиной.
