Заметки из винного погреба - Джордж Сентсбери
В начале 80-х, однако, мне пришлось переместиться в новостройки к западу от Кенсингтона. Я снял – слишком поспешно – дом, где никто не жил до меня, на семь лет, с возможностью продления на такой же срок, а потом еще на один. Он был не очень приспособлен для проживания и стоял первым в ряду таких же незаселенных зданий. Как нередко бывает (или бывало), застройщик позволил мне беспрепятственно решать все вопросы, касавшиеся отделки и назначения помещений: еще не завершенный дом служил своего рода рекламой для остальных. Мне дали выбрать обои, мне предоставили очень сложную по устройству ванную комнату, где можно было плавать в «волне» из направленных вверх струй душа, как пробка в одном из магазинных фонтанов (скорее хитроумно, чем по-настоящему забавно), и, поворачивая различные краны и рычаги, обливать себя самыми что ни на есть разнообразными способами. Но больше всего мне понравилось вот что: они разрешили приспособить – не взяв за это ни гроша, – подвальное помещение, задуманное как кладовая, для хранения не твердых, но жидких продуктов. Оно было не вполне подземным, поскольку сад, куда выходило окно, располагался намного ниже уровня улицы, но пол целиком покоился на твердой земле, а рядом не было ни труб, ни печей. Температура в нем никогда не отклонялась сколь-нибудь существенно от священного значения «50–55 градусов»[153]. Я поставил в нем двадцать пять каменных клеток, пятнадцать вдоль одной стены и десять – вдоль другой, не очень глубоких, под уклоном, так что самые нижние вмещали от двенадцати до пятнадцати дюжин, а самые верхние, думаю, три. Глубокие клетки неудобны, если только вы не храните много однотипного вина.
Не будучи подводным дворцом морского волшебника, погреб, однако, вполне заслуживал собственного каталога, и так началось то, что впоследствии приняло вид этих заметок. Но Судьба известна своим непостоянством, и хотя я рад сообщить, что восточная пословица «Когда дом закончен постройкой, в окно стучится смерть» не сбылась, мне довелось владеть им очень недолго. Лишь одна из каменных клеток четырежды [l] наполнялась легким кларетом, о чем упоминалось ранее, после чего я был вынужден переехать в сельскую местность ввиду недомогания одного из домочадцев, довольствуясь городскими комнатами лишь по рабочим дням. Мне хватало буфета и железной клетки для бутылок; в двух сельских домах, где я жил по очереди, были погреба, но тесные, и я забросил свой каталог.
Погреб в жилище близ Кембриджа имел одну неприятную особенность. К нему надо было идти через подвал, расположенный чуть ниже, который в определенные месяцы заполнялся на глубину около фута прозрачнейшей водой, поднимавшейся, казалось, из земли. Это продолжалось какое-то время, потом прекратилось. Когда выступала вода, приходилось прокладывать мостки, а в самом доме становилось довольно влажно. Один добрый друг предложил мне откачать ее и привез трубу для поливки растений. Выразив ему должную признательность, я заметил, что мы вступим в борьбу с подземными ключами половины Кембриджшира и неизвестно какой части Эссекса и Саффолка в соответствии с принципом сообщающихся сосудов; это займет некоторое время, и неясно, что потом делать с откачанной водой. Кажется, новые гидротехнические сооружения, появившиеся позже в самом Кембридже, решили эту задачу более успешно. Если бы я пробыл там дольше, сырость, несомненно, вызвала бы разрушения. Хозяин дома в Хэмпшире (расположенный на возвышенности, дом тем не менее стоял на подземных ключах) сказал, что вино хранится в нем не более семи лет, затем надо заменять пробки. Но мои запасы тогда были невелики, к тому же я уехал, пробыв там лишь половину указанного срока, так что бутылки не пострадали.
В 1895 году у меня случился очередной переезд, с юга Англии в Эдинбург. В первые четыре года я жил в большом доме на западе города, построенном в начале XIX века. Погреба в таких шотландских домах, как правило, обширны. Я видел один, в котором без малейшего труда поместилась бы даже «тысяча дюжин бутылок» мистера Кротчета[154] и осталось бы место для второй тысячи; бочонки были под стать ему. Но хотя в моем жилище было много места под землей, оно явно не использовалось – по крайней мере, перед моим приездом – для самой благородной цели, которой могут служить такие хранилища. Имелся громадный угольный подвал, который мог вместить и вмещал (в те славные дни, когда угольщики, вроде мистера Смилли, были вполне довольны своим умеренным жалованьем, а торговцы углем летом брали не больше двенадцати шиллингов за тонну) топливо на целый год, и это с учетом его невероятно высокого потребления на севере. Был промежуточный подвал, почти без всяких приспособлений для хранения, где можно было поставить ящики, бочки и железные клетки для бутылок. И, наконец, дальний, который мы и приспособили – кое-как, на скорую руку, – для хранения вина.
Он кишел крысами, и одно время я поражался тому, что и без того обильный рацион этих грызунов пополнился термометрами. Но очень скоро я раскрыл тайну. Проверяя, не слишком ли холодно в погребе (слишком жарко там, судя по всему, быть не могло), один из нас наклонил свечу, приблизив ее к измерительному инструменту, и из дерева выступил жир. Термометр висел на вершине железной клетки, и умные твари, само собой, карабкались по нему, не сдвигая бутылок. Надо отдать им должное: я не потерял из-за них ни капли, хотя кое-что они всё же замышляли – однажды мы увидели рюмку для хереса, наполовину исчезнувшую в крысиной норе. Но их враг, мой скотч-терьер Баунс (чью родословную я хранил в одном ящике со свидетельством о присвоении мне звания королевского профессора), оказался неуклюжим. Однажды, незаметно следуя за мной, он увидел крысу, бросился к клетке – и тут же завыл от страха, барахтаясь среди осколков и пены, что остались от двух магнумов шампанского. Если бы ему удалось поймать крысу, это было бы некоторым утешением для меня, ибо такой
