Виллем Элсхот - Избранное

— А вы считаете, что я справлюсь с работой, которую вы мне поручите? — спросил я с тревогой.

Он снова взглянул на меня. Этот взгляд определил мой вес с точностью до одного фунта.

— Да, — решительно сказал он. — Если только захотите. Захотеть — это гораздо трудное, чем справиться с работой.

— Меня это устраивает, — согласился я не без достоинства и не без гнетущего ощущения, что продаю душу дьяволу.

— Перо, бумагу и чернила! — воскликнул Боорман. Официантка встрепенулась и подошла к нам.

— Господин Боорман, — сказала она, взглянув на часы, — кафе уже закрывается. Вы не могли бы отложить…

Больше она ничего не успела сказать, потому что он сунул ей в руку два франка, и она тотчас же принесла все, что он просил.

В мгновение ока Боорман составил в двух экземплярах контракт на бумаге с грифом: «Пивная „Королевский лев“». Условия его в точности соответствовали нашей устной договоренности.

— Подпишите здесь! — показал он, и и взял ручку.

— Лаарманс, разумеется, — сказал он, и я поставил свою подпись с красивой завитушкой на конце.

— Я подберу для вас новую подпись, — пообещал мой патрон, засовывая в портфель подписанный мною экземпляр, — потому что эта завитушка старомодна и недостаточно импозантна. А ваша подпись должна внушать людям не то чтобы страх, но все же почтение. Отныне вы будете подписываться жирным, волевым почерком, без всяких завитушек. И разумеется, вы всегда будете подписываться только «Лаарманс» и никогда — «Тейшейра де Маттос», но так, чтобы никто не мог это прочитать, потому что ваша фамилия слишком банальна… А теперь пошли.

На свою беду Боорман в тот вечер выпил лишнего — в ином случае обстоятельства, быть может, сложились бы благоприятнее. Выйдя из кафе, он звучно высморкался, как это делают энергичные люди, сдвинул шляпу на затылок, чтобы холодный воздух умерил действие пивных паров, а затем подошел к ограде и стал мочиться.

— Жить вы сможете у меня, — сказал Боорман, — но столоваться будете в другом месте. Завтра вашу мансарду приведут в порядок, впрочем, уже сегодня там можно переночевать. Вам придется самому постелить себе постель!

— Ты что там делаешь, красавец? — раздался грубый окрик за моей спиной.

Мой патрон ничего не ответил, потому что обращение было вопросительным лишь по форме, тогда как лающая интонация, напротив, обязывала его к молчанию.

— И долго ты намерен тут стоять, приятель? — вновь осведомился тот же голос, когда стало ясно, что Боорман уже закончил свое дело. Слегка согнув ноги в коленях, он обернулся и оказался лицом к лицу с двумя полицейскими, которые сурово буравили нас взглядом.

— Смотри-ка, а ведь мы… да, в самом деле, мы задержали господина Боормана! — сразу же сказал тот, который был выше ростом.

— Боорман или не Боорман, шагом марш! — рявкнул второй. Это был коротышка, прятавшийся под каской, словно под зонтиком.

— Ты что, спятил? — прикрикнул долговязый на своего коллегу. — Ты сперва узнай, что к чему в здешнем участке, а уж после распоряжайся.

Заговорщически улыбнувшись Боорману, он браво отдал честь.

— Если вам будет угодно начать все сначала, господин директор, милости просим! Мы тем временем постоим на страже. А ты свои когти не выпускай, ясно, Лауверс?

— Дорогой мой друг номер 116, — сказал Боорман, — ты образцовый служака, пойдем ко мне, и я угощу тебя рюмкой отличного вина.

— И этот Опенок тоже пусть приложится, — продолжал он, указав на маленького полицейского, который хотел было его задержать.

Тот по дороге пробормотал еще что-то про ночное дежурство и чувство долга, но признал, что долговязый прав, ругая полицейского комиссара и заодно все «проклятое муниципальное управление».

— Думаешь, дождешься от них благодарности? — презрительно спросил долговязый.

— Нет, конечно, нет, — Лауверс это понимал, — но все-таки полицейский есть полицейский.

— Так-то оно так! — сказал долговязый.

У парадного подъезда дома Боормана висел большой медный щит, на котором при свете фонаря можно было прочесть:

            ВСЕМИРНОЕ УНИВЕРСАЛЬНОЕ ОБОЗРЕНИЕ              Финансов, Торговли, Промышленности,                               Искусств и НаукОсновано в 1864 году. Генеральный директор К. А. Боорман

— Черт подери! — воскликнул Опенок, на которого это явно произвело впечатление.

— Только, пожалуйста, потише, господа! — попросил Боорман. — У меня капризная служанка, и я не хочу, чтобы она проснулась… Жена уехала в Гент, — продолжал он. — К своей больной сестре.

Отперев дверь, он впустил нас в дом и затем повернул выключатель, осветив широкий коридор, где с левой стороны было пять дверей подряд.

— Дирекция, — пояснил он у первой двери.

— Администрация, — продолжал он, когда мы подошли ко второй.

— Редакция.

— Касса.

Большие медные дощечки на дверях подтверждали все эти названия.

Наконец мы добрались до двери номер пять.

— Музей Отечественных и Импортных Изделий, — сказал Боорман, указывая на сверкающую дощечку, которая снова подтвердила его слова.

Он подождал, пока все мы прониклись смыслом этих слов, а затем ввел нас внутрь.

Это была просторная комната, оборудованная, как магазин, с несколькими прилавками и многочисленными застекленными шкафами. Сверху донизу она была разукрашена флажками, словно большой зал ежегодной ярмарки в день ее открытия. В середине красовался бюст человека с длинной бородой, а под ним была медная табличка с надписью:

                        Леопольд II                     Король БельгииПокровитель Торговли и Промышленности

— Каррарский мрамор. — И Боорман указал на Леопольда.

Когда мы, по его мнению, достаточно насладились этим зрелищем, он повернулся влево и коснулся рукой рояля, стоявшего рядом с королем.

— «Стейнвей». Черное дерево.

На полу перед роялем лежала шкура зверя с разинутой пастью, таращившего на нас свои стеклянные глаза.

— Королевский тигр. Импортный, — пояснил Боорман.

Немного помолчав, он подошел к какой-то машине:

— Дизельный мотор мощностью в десять лошадиных сил.

— Будь осторожен, а не то тебя убьет током на месте, — сказал номер 116 Лауверсу.

Тот презрительно повернулся к машине спиной.

— Похоже, он забыл о выпивке, — сказал коротышка.

Вслед за мотором нам были продемонстрированы три английские кровати, два велосипеда, полдюжины механических косилок, четыре кресла, две американские конторки, три газовые плитки, стиральная машина, каток для белья, пианола, целый набор фотоаппаратов, груда посуды, две швейные машины, горы тканей, корсетов и зонтов, полное оборудование ванной, не менее тридцати пар туфель, чемоданы и саквояжи разных размеров, охотничьи ружья, овощные и мясные консервы, шесть пишущих машинок, а также различные предметы, назначение которых пока еще оставалось для меня неясным. На каждом из этих предметов была визитная карточка фабриканта или владельца магазина, который ими торгует.

— Все продается, кроме бюста нашего возлюбленного короля, — сказал Боорман, обводя комнату взглядом.

Вопреки тому, что обещала табличка на двери Музея, отечественные изделия заметно преобладали над остальными, так как, если не считать тигровой шкуры, из импортных товаров в Музее не оказалось ничего, кроме малайского криса, старомодного пистолета (который, кстати сказать, вполне мог быть и отечественным), конголезского копья, кучки кокосовых орехов, скорлупы страусового яйца, маленького деревянного идола и куска каучука — все эти предметы лежали на отдельном столике под самым носом у короля.

— Будьте добры, выберите нам бутылочку, господин де Маттос, — попросил Боорман, и я, пробираясь между велосипедами и косилками, направился к стойке, на которой были расставлены бутылки и графины всех форм и цветов.

Я взял бутылку и стал разглядывать на ней этикетку.

— Это… как ее… — сказал Боорман.

— Тминная водка, — уверенно определил Лауверс, хотя и находился на некотором расстоянии от стойки.

— Вполне может быть, — подтвердил Боорман.

— А вон там шартрез, — сказал Опенок, указывая на красивую бутылку, наполовину скрытую керамическим сосудом с джином.

— Что вы предпочитаете, тминную водку или шартрез? — спросил наш гостеприимный хозяин. — Выбирайте, слово за вами.

— Да все равно, господин директор. Нам и то и другое по вкусу, не так ли, Лауверс? — откликнулся номер 116.