Уильям Теккерей - Приключения Филиппа в его странствованиях по свету
Докторъ Фирминъ поѣздивъ по городу, постоявъ у постели больныхъ съ своею кроткою, грустною улыбкой, обласканный и благословляемый нѣжными матерями, которыя видятъ въ нёмъ спасителя дѣтей своихъ, пощупавъ пульсъ у дамъ рукою такою же деликатною, какъ и ихъ рука, потрепавъ дѣтей по свѣжимъ щочкамъ съ вѣжливой добротою — щочкамъ, которыя обязаны своимъ румянцемъ его чудному искусству, успокоивъ и утѣшивъ милэди, пожавъ руку милорду, заглянувъ въ клубъ и размѣнявшись вѣжливыми поклонами съ своими пріятелями важными господами, и уѣхавъ въ красивой карстѣ на великолѣпныхъ лошадяхъ — окружонный восторгомъ, уваженіемъ, такъ что всѣ говорятъ: отличный человѣкъ Фирминъ, отличный докторъ, отличный человѣкъ, надёжный человѣкъ, основательный человѣкъ, человѣкъ хорошей фамиліи, вдовецъ богатой жены, счастливый человѣкъ, и такъ далѣе, ѣдетъ домой съ грустными главами и съ угрюмою улыбкой.
Онъ ѣдетъ по Старой Паррской улицѣ именно въ ту минуту, какъ Филь выходитъ изъ Регентской улицы, по обыкновенію съ сигарою во рту. Онъ бросаетъ сигару какъ только усматриваетъ отца, и они вмѣстѣ входятъ въ домъ.
— Ты обѣдаешь дома, Филиппъ? спрашиваетъ отецъ.
— А вы, сэръ? Я буду обѣдать дома, если обѣдаете вы, говоритъ сынъ: — и если вы будете одни.
— Одинъ. Да. То есть, вѣрно придётъ Гёнтъ, котораго ты не любишь. Но бѣдняжкѣ не у кого обѣдать больше. Какъ, можно ли такъ ругать бѣднаго несчастнаго человѣка и стараго друга твоего отца?
Я боюсь, что у Филиппа вырвалось довольно крѣпкое выраженіе, пока отецъ говорилъ.
— Извините, это слово вырвалось у меня невольно. Я не могу удержаться. Я ненавижу этого человѣка.
— Ты не скрываешь своей симпатіи и антипатіи, Филиппъ, говоритъ или, лучше сказать, стонетъ надёжный человѣкъ, основательный, счастливый, несчастный человѣкъ.
Много лѣтъ сряду видѣлъ онъ какъ сердце его сына чуждалось его, разузнало его и удалилось отъ него, и со стыдомъ, съ угрызеніемъ, съ болѣзненнымъ чувствомъ; не спитъ онъ по ночамъ и думаетъ, что онъ одинъ — одинъ на свѣтѣ. Ахъ! Любите вашихъ родителей, юноши! О Отецъ милосердый, укрѣпи наши сердца: укрѣпи и очисти ихъ такъ, чтобы намъ не пришлось краснѣть передъ нашими дѣтьми!
— Ты не скрываешь твоей симпатіи и антипатіи, Филиппъ, продолжалъ отецъ тономъ который странно и больно укоряетъ молодого человѣка.
Голосъ Филиппа сильно дрожатъ, когда онъ отвѣчаетъ.
— Да, батюшка, а терпѣть не могу этого человѣка и не могу скрыть моихъ чувствъ. Я только-что разстался съ этимъ человѣкомъ. Я только-что встрѣтилъ его.
— Гдѣ?
— У мистриссъ Брандонъ.
Онъ краснѣетъ какъ дѣвушка при этихъ словахъ. Черезъ минуту его поражаетъ ругательство, срывающееся съ губъ отца и страшное выраженіе ненависти, которое принимаетъ лицо отца роковое, отчаянное, униженное выраженіе, которое часто пугало бѣднаго Филя и въ дѣтскомъ и въ мужскомъ возрастѣ. Филиппу не правилось это выраженіе, не понравился и взглядъ, который отецъ бросилъ на Гёнта, вошедшаго въ эту минуту.
— Какъ вы обѣдаете здѣсь? Вы рѣдко дѣлаете папа честь обѣдать съ нимъ, говоритъ пасторъ съ своимъ хитрымъ взглядомъ. — Вѣрно, докторъ, вы сегодня убьёте жирнаго тельца въ честь возвращенія блуднаго сына. Какая вкусная телятина!
Докторъ и пасторъ старались казаться и весёлыми, какъ думалъ Филиппъ, который мало принималъ труда скрывать свое собственное мрачное мы весёлое расположеніе. Ничего не было сказано о происшествіяхъ того утра, когда мой юный джентльмэнъ былъ нѣсколько грубъ къ мистеру Гёнту, и Филиппу не нужно было предостереженіе отца, чтобы не упоминать о своей прежней встрѣчѣ съ ихъ гостемъ. Гёнтъ, по обыкновенію, говорилъ съ буфетчикомъ, дѣлалъ косвенныя замѣчанія лакею и украшалъ свой разговоръ двусмысленными и грязными остротами. Докоръ проглатывалъ лекарство, подносимое ему его другомъ безъ малѣйшаго повидимому отвращенія, напротивъ, онъ былъ веселъ; онъ спросилъ даже лишнюю бутылку бордоскаго.
Только-что бутылка была поставлена на столъ, отвѣдана и провозглашена превосходной, когда — о! какая досада! — буфетчикъ является съ запиской на доктору, отъ одной изъ его больныхъ. Онъ долженъ ѣхать. Она больна не опасно. Она живетъ не далеко въ Мэй Фэрѣ.
— Ты съ Гёнтомъ кончи эту бутылку, если я не успѣю Воротиться; а если она будетъ кончена, ты спросишь другую, весело говорить доноръ Фирминъ. — Не вставайте, Гёнтъ… и докторъ Фирминъ уѣхалъ, оставивъ Филиппа одного съ гостемъ, къ которому онъ былъ грубъ утромъ,
— Паціенты доктора часто вдругъ дѣлаются больны, когда подаютъ бордоское, ворчитъ мистеръ Гёнтъ черезъ нѣсколько минутъ. — Нужды нѣтъ, напитокъ хорошъ — хорошъ! какъ кто-то сказалъ на вашемъ знаменитомъ ужинѣ, мистеръ Филиппъ — я не буду называть васъ Филиппомъ, такъ-какъ вы этого не любите. Вы были необыкновенно брюзгливы со мной утромъ. Въ моё время за такое обращеніе бутылки были бы перебиты, или еще хуже.
— Я просилъ у васъ прощенія, сказалъ Филиппъ, — я былъ раздосадованъ — все равно, чѣмъ бы то ни было — и не имѣлъ права быть грубымъ въ гостю мистриссъ Брандонъ.
— Вы сказали вашему батюшкѣ, что видѣли меня въ Торнгофской улицѣ? спросилъ Гёнтъ.
— Я былъ очень грубъ и раздосадованъ, и опять сознаюсь, что я былъ не правъ, сказалъ Филиппъ, колеблясь и заикаясь, и очень покраснѣвъ. Онъ вспомнилъ выговоръ отца.
— Я опять спрашиваю васъ, сэръ, сказали ли вы вашему отцу о нашей утренней встрѣчѣ? спросилъ пасторъ.
— А позвольте васъ спросить, сэръ, какое право имѣете вы спрашивать меня о моихъ разговорахъ съ отцомъ? спросилъ Филиппъ съ грознымъ достоинствомъ.
— Вы не хотите мнѣ сказать? Стало быть вы сказали ему. Хорошъ вашъ отецъ, нечего сказать, въ нравственномъ отношеніи!
— Я не желаю знать ваше мнѣніе о нравственности моего отца, мистеръ Гёнтъ, говоритъ Филиппъ, задыхаясь отъ гнѣва и испуга и барабаня по столу, — я здѣсь, чтобы замѣнить его въ его отсутствіе, и угощать его гостя.
— Вѣжливо! Хороша вѣжливость! говорятъ пасторъ, устремивъ на него сверкающіе глаза.
— Какова бы она ни была, сэръ, а ужь лучше я не усѣю, сказалъ молодой человѣкъ.
— Я старый другъ нашего отца, воспитанникъ университета, магистръ философіи, природный джентльмэнъ, ей-Богу! пасторъ, а вы обращаетесь со мною какъ съ собакой… Да вы сами-то кто? Знаете ли вы?
— Сэръ я стараюсь всѣми силами припомнить, отвѣчалъ Филпппъ.
— Полно! говорю вамъ, прошу не принимать со мною такого тона! кричитъ Гёнтъ съ ужасными ругательствами и выпивая рюмку за рюмкой изъ различныхъ графиновъ, стоявшихъ передъ нимъ. — Чортъ меня возьми! Если бы я былъ помоложе, я влѣпилъ бы вамъ пару оплеухъ, будь вы и вдвое выше. Кто вы, что осмѣливаетесь принимать покровительственный тонъ съ тѣмъ, кто старше васъ, съ давнишнимъ товарищемъ вашею отца — съ воспитанникомъ университета? Вы гнусный, самонадеянный…
— Я здѣсь затѣмъ, чтобы оказывать вниманіе въ гостю моего отца, говорить Филиппъ:- но если вы кончили пить ваше вино, я буду очень радъ уйти отсюда такъ скоро, какъ вамъ угодно.
— Вы мнѣ поплатитесь, я клянусь, что вы поплатитесь, сказалъ Гёнтъ.
— О мистеръ Гёнтъ! закричалъ Филилчъ, вскакивая и сжимая свои большіе кулаки: — я ничего такъ не желалъ бы…
Пасторъ попятился, думая, что Филиппъ хочетъ его ударитъ (какъ разсказывалъ мнѣ Филиппъ, описывая эту сцену) и позвонилъ въ колокольчикъ. Но когда вошелъ буфетчикъ, Филиппъ спросилъ только кофе, а Гёнгъ съ безумными ругательствами вышелъ изъ комнаты за слугою. А Филь благословилъ свою судьбу, что онъ не обидѣлъ гостя своего отца въ его собственномъ домѣ.
Онъ вышелъ на воздухъ. Онъ перевёлъ духъ и освѣжился подъ открытымъ небомъ. Онъ успокоилъ свои чувства своимъ обыкновеннымъ утѣшеніемъ — сигарою. Онъ вспомнилъ, что Ридли въ Торнгофской улицѣ приглашалъ въ этотъ вечеръ своихъ друзей курить; онъ сѣлъ на извощика и поскакалъ въ своему старому другу.
Когда Филь вошолъ въ переднюю, онъ нашелъ Сестрицу и своего отца, разговаривавшихъ тамъ. Широкая шляпа доктора закрывала его лицо отъ свѣта лампы, горѣвшей необыкновенно ярко, но мистриссъ Брандонъ была очень блѣдна и глаза у ней были заплаканы. Она слегка вскрикнула, когда увидала Филя.
— А! это вы, милый? сказала она.
Она подбѣжала къ нему, схватила его обѣ руки и облила ихъ горячими слезами.
— Никогда, о! никогда, никогда, никогда! прошептала она.
Изъ широкой груди доктора вырвался вздохъ облегченія. Онъ взглянулъ на эту женщину и на своего сына съ странной улыбкой — улыбкой несладостной.
— Богъ да благословитъ васъ, Каролина, сказалъ онъ напыщеннымъ, нѣсколько театральнымъ тономъ.
— Прощайте, сэръ, сказала мистриссъ Брандонъ, всё не выпуская руки Филиппа и дѣлая доктору смиренный поклонъ.
Когда онъ ушолъ, она опять поцаловала руку Филиппа, опять облила её слезами и сказала:
