Маргарет Рэдклифф-Холл - Колодец одиночества

Но Анна, слово которой теперь стало непреложным законом, была одной из тех, кто покончил с улыбками; тихая, выносливая, убитая горем женщина с терпеливым, выжидающим выражением в глазах. Она была мягкой со Стивен, но очень отстраненной; в этот час великой беды их все еще разделяла невидимая коварная преграда. Но Стивен все больше и больше цеплялась за Мортон; она забросила всякие мысли об Оксфорде. Напрасно Паддл пыталась протестовать, напрасно она каждый день напоминала своей ученице, что сэр Филип всей душой желал бы, чтобы она уехала; без толку, потому что Стивен всегда отвечала:

 — Мортон нуждается во мне; отец хотел бы, чтобы я осталась, ведь он учил меня любить его.

И Паддл была беспомощна. Что она могла сделать, связанная заговором молчания? Она не смела объясниться с девушкой, не смела сказать: «Ради твоего же блага ты должна уехать в Оксфорд, тебе понадобится все оружие, которое способен дать тебе свой ум; такой, как ты, следует вооружиться как можно лучше», — ведь тогда Стивен, конечно же, начнет задавать вопросы, и само доверенное положение запретит ее учительнице отвечать на эти вопросы.

Паддл чувствовала, что ее выводит из себя этот намеренный эгоистичный заговор молчания, созданный хитрым старым миром-страусом ради его благополучия и удобства. Мир прятал голову в песке условностей, чтобы, не видя ничего, избежать Правды. Он говорил себе: «Видеть — это значит верить, так что я не хочу видеть; молчание — золото, и в этом случае оно весьма целесообразно». Бывали минуты, когда Паддл чувствовала сильное искушение громко крикнуть миру обо всем.

Иногда она подумывала о том, чтобы оставить свой пост, до того устала она от беспокойства за Стивен. Она думала: «Что толку изматывать себя? Я не могу помочь девочке, но могу помочь себе — похоже, это вопрос самосохранения». А потом вся верность и преданность, что были в ней, возражали: «Лучше останься, ведь, может быть, однажды ты ей понадобишься, и ты должна быть здесь, чтобы помочь ей». И Паддл решила остаться.

Они очень мало занимались, потому что Стивен от горя впала в праздность и больше не заботилась о своих занятиях. Она не могла найти утешения и в сочинительстве, потому что горе либо заставляет пробиться источник вдохновения, либо полностью его осушает, как в этом случае произошло со Стивен. Она жаждала найти успокоение в словах, но теперь слова покинули ее.

 — Я больше не могу писать, все ушло, Паддл… он забрал это с собой, — и тогда к ней приходили слезы, и слезы капали, разбиваясь о бумагу, размывая бедные беспомощные строчки, которые мало что значили или ничего не значили, а та, что их написала, знала об этом, и это усиливало ее отчаяние.

Так она сидела, как дитя, одолеваемое горестями, и Паддл думала, каким ребенком она казалась в своей первой встрече с горем, и удивлялась, как существо такой физической силы не могло справиться с этими слезами. И, поскольку ее собственные слезы жгли ей глаза, нередко она говорила со Стивен довольно сурово. Тогда Стивен уходила и выжимала свои большие гантели, ища покоя в движении, стараясь изнурить свое мускулистое тело, потому что ее дух был изнурен печалью.

Настал август, и Вильямс перевел лошадей в конюшню с пастбища. Стивен иногда вставала очень рано и помогала тренировать лошадей, но, несмотря на то, что сердце старика выдавало его, она, казалось, странным образом избегала разговоров об охоте.

Он думал: «Может, это у нее из-за смерти отца, но ведь охота у нее в крови, и все уладится, стоит ей впервые бросить коня в галоп». Иногда он, не без задней мысли, показывал ей на Рафтери:

— Гляньте, мисс Стивен, вы видели когда-нибудь такой круп? Молодец он, что ни говори — вон как разминается на травке! Сдается мне, это он нарочно; видно, боится, что пропустит день охоты.

Но пролетела осень, и уже проходила зима. Охотники встречались у самых ворот Мортона, но Стивен не посылала в конюшню того приказа, которого так взволнованно ждал Вильямс. Однажды мартовским утром он больше не мог терпеть и начал вдруг упрекать Стивен:

— Вы же мне портите лошадей, заставляете их стоять в стойлах. Стыдно это, мисс Стивен, а ведь вы такая наездница, и наши конюшни — первые на все графство, а отец-то ваш как гордился вашей посадкой! — и потом: — Мисс Стивен, вы ведь не бросите ездить на охоту? Может, съездить вам с Рафтери послезавтра? Охота собирается прямо под Аптоном — мисс Стивен, скажите мне, что вы не бросите охоту!

В его встревоженных старых глазах стояли слезы, и, чтобы утешить его, она коротко сказала:

— Хорошо, я поеду послезавтра на охоту.

Но почему-то — она сама не понимала, почему — больше это не вызывало у нее радости.

Утром, когда рваные облака стояли высоко в солнечном небе, Стивен поехала на Рафтери в Аптон, потом по мосту через Северн, к месту встречи охотников в соседней деревне. За ней ехал рысью второй конюх на одном из любимых молодых жеребцов сэра Филиппа; поджарый, длинноногий, норовистый гнедой весь превратился в слух и зрение, ожидая событий — но рядом с ней ехали только воспоминания и боль. Время от времени она быстро оборачивалась, как будто ожидая, что кто-то будет рядом.

Ее ум осаждали самые странные фантазии. Она представляла отца, серьезного и тревожного, а не веселого, легкомысленного, как бывало, когда они ехали на охоту в прежние дни. И, поскольку этот день был так переполнен жизнью, Стивен было трудно смириться с мыслью о смерти, даже о смерти маленькой рыжей лисы, и она ловила себя на мысли: «Если мы найдем лисицу этим утром, здесь будут уже два одиноких создания, против которых обратятся все».

На встрече охотников ее охватила обычная застенчивость, и она представляла, что люди вокруг шепчутся. Не было никого, чьи склоненные, терпеливые плечи встали бы между ней и этими враждебными людьми.

Подъехал полковник Энтрим.

— Рад видеть вас, Стивен, — но его голос казался неловким, ведь он был смущен — и все чувствовали себя немного смущенными, как обычно бывает перед лицом чужой тяжкой утраты.

И в ней было что-то такое неловкое, такое отстраненное, что пресекало любой порыв доброты, направленный на нее. Они, в свою очередь, смущались, вспоминая сэра Филиппа, вспоминая, что значила его смерть для его дочери, поэтому не одно приветствие осталось невысказанным.

Снова она мрачно подумала: «Мы обе будем одиноки, против нас обратятся все».

Они обнаружили лисицу в первой же норе и отправились в погоню через широкие голые луга. Рафтери скакал вперед, и ее странные фантазии обретали силу, теперь они начали осаждать ее. Ей представлялось, что это ее преследуют, что собаки несутся за ней, а не впереди нее, что раскрасневшиеся люди с загоревшимися глазами травят ее, безжалостные, неумолимые, неутомимые — их было много, и она была одиноким созданием, против которого обратились все. Чтобы избежать их, она вдруг поехала другой дорогой, направляя Рафтери по самым неудобьям; он охотно напрягал свои мышцы до предела и благополучно приземлялся — но ей всегда представлялась погоня, и теперь весь мир ополчился против нее. Весь мир охотился на нее, с ненавистью, с бешенством, без стыда, жаждая разрушения — весь мир против одного ничтожного создания, которому некуда было обратиться за жалостью или защитой. Ее сердце сжималось от страха, она ужасно боялась этих раскрасневшихся людей с горящими глазами, которые следовали за ней по пятам. Хотя ей всегда было не занимать храбрости, теперь она вся взмокла от ужаса, и Рафтери, угадывая ее страх, спешил вперед, все быстрее, быстрее.

Вдруг Стивен увидела впереди что-то подвижное. Резко осадив Рафтери, она взглянула вперед. Приникший к земле, взъерошенный комок рыжего меха, со свисающим языком, в мучительных попытках отдышаться, с отчаянными загнанными глазами, горящими ужасом, которые оглядывались по сторонам, как будто что-то искали; к Стивен пришла мысль: «Она ищет Бога, сотворившего ее».

В эту минуту она чувствовала настоятельную потребность верить, что у этого загнанного творения был Творец, и ее глаза тоже горели от слепящих слез, порожденных этой мощной потребностью верить, более острой, чем физическая боль, ведь это болела душа. Хвост лисицы волочился по земле, она хромала, и Стивен спрыгнула на землю. Она протянула руки к несчастному созданию, стремясь прийти ему на помощь, защитить его, но лисица не доверилась ее милосердным рукам и уползла в небольшую рощицу. Теперь, в мертвенной, ужасной тишине, собаки пронеслись мимо нее, держа морды близко к земле. За ними галопом скакал полковник Энтрим, низко пригнувшись в седле, чтобы уклоняться от веток, а за ним — пара охотников с несколькими дерзкими седоками, которые выдержали эту неистовую гонку. Потом — дикий шум послышался из рощицы, собаки встречали лаем свое буйное торжество, и Стивен хорошо знала, что эти звуки означают смерть — она снова медленно взобралась на Рафтери.