Весенние ливни - Владимир Борисович Карпов
«Ох, как надобны им внимание и забота! Конечно, Ковалевский прав,— подумал он.— Готовить работников… Это, ясно, не шутейное дело, но далеко не все. Нужно, чтобы они поверили: есть люди, которые кровно заинтересованы в их судьбе и могут помочь им найти себя. Ведь приходится начинать сызнова!..»
— Большая честь быть рабочим, девочка,— все же посчитал за необходимое сказать Димин.— Не каждому удается это. Но ты сможешь…— И тут же немного потерялся.— Да передай, порадуй отца: горком бывших подпольщиков хочет собрать. Что-то выяснять будут…
И подумал о жене: «Придется, Дора, и нам с тобой выводы делать…»
В конце смены Лёдю покликали наверх. Недалеко от выхода, возле бегунков, с грудным урчанием перемешивавших формовочную землю, ее встретил Кашин. В своем спортивном костюме со значком автозаводца начальник цеха вызвал после подвала особую неприязнь.
— Что, на легкий хлеб потянуло? Быстро! — желчно подковырнул он: без отца Кашин был еще более бесцеремонным,— Значит, там, где тяжело, пускай Пушкин работает? Молодчина, ничего не скажешь. Идем!
— Не судите только обо всех по своему сыну,— отпарировала Лёдя.
Он не ответил и зашагал по пролету вдоль большого конвейера. Лёдя глядела на его костюм со сборками на спине, на желтые чехословацкие туфли, на то, как твердо ступал Кашин по черному земляному полу, и все клокотало в ней.
Остановился Кашин у крайней формовочной машины, где в неизменной кепке-бескозырке работал Прокоп Свирин, а на сборке стояли Комлик и долговязый, сутулый парень, который когда-то издевался над ней. Подождав, пока Комлик подошел и машины перестали стрекотать, как отбойные молотки, он глазами показал на Лёдю.
— Цацу тебе, Иван, привел. Заплечника. Учи с завтрашнего дня!
«Так, значит, к машине! — с замиранием сердца подумала Лёдя, забывая, что работать придется с Прокопом и долговязым парнем. Грубость Кашина тоже уже не особенно задевала ее: — Гавкай себе на здоровье, укусить ведь открыто все равно уже слабо…»
— Так мне сюда, Никита Никитич, становиться? — спросила она в пику как ни в чем не бывало.— Спасибо!
Опять не ответив ни слова, Кашин кивнул Комлику и пошел к вагранкам.
Как показалось, под самой крышей цеха взметнулся гудок. Неизвестно откуда вынырнула Кира Варакса, обняла Лёдю, закричала в самое ухо:
— Ты к нам? Правильно! Я так и думала. Идем скорей в душевую. Кое-кто, не дожидаясь гудка, побежал…
Лёдя до этого в душевую не ходила. Мылась и переодевалась дома. Почему? Наверное, это тоже было протестом. Нежеланием соглашаться, что здесь, на заводе, ты останешься надолго. Теперь же захотелось побыть с Кирой, позлословить о Кашине, как-то полнее пожить, и она, уступив уговорам подружки, пошла с ней, свободно и гордо неся на плече платок.
В широких дверях термообрубного отделения мерцали, вспыхивали отблески. Сделав таинственный знак, Кира потянула Лёдю туда.
— Смотри, здорово?
Под одной из термичных печей — больших четырехугольных камер на высоких железных столбах — стояла нагруженная раскаленными отливками вагонетка. Отливки были оранжевые, будто прозрачные. Искрясь и сияя, они напоминали издали хрустальные замки. Над ними дрожало трепетное марево и взрывались вытолкнутые огромной силой из раскаленного металла крупные золотые звезды.
— Что это? — остановилась Лёдя.
— Охлаждают после отжига. Красиво, правда? Пошли!
Чугун будто жил и вправду — зачаровывал, будил фантазию. На него хотелось смотреть, как на нечто таинственное, что влечет душу, сулит неизведанное. По крайней мере, так восприняла это Лёдя, победа в которой всколыхнула надежды и подспудные силы.
— Давай постоим чуточку…
К печи подъехала вторая вагонетка, груженная холодными отливками. Выглядела она серенькой и убогой. Ее сияющая напарница, с оранжевыми замками, дернулась и тут же откатилась назад — колеса не смогли преодолеть стык на рельсах. Тогда серенькая, убогая боднула ее, сдвинула и заняла ее место. Лёдя пригляделась — своя, скромная красота была и в этих аккуратно сложенных, будто присыпанных пеплом отливках. Девушка даже пожалела их: чего прибедняются?..
В душевую Лёдя вошла задумчивая. Немного стыдясь, разделась, туго, чтобы не намочить волосы, повязала голову платком и сложила одежду в Кирин шкафчик.
Работниц здесь уже было много. Как в бане, стоял гам, и все окутывал теплый пар. Пахло горячей водой, мылом, громко раздавались звуки.
Пробиваясь боком к душу, Лёдя украдкой приглядывалась к Кире, к другим женщинам и девушкам, сравнивала их с собой и хитренько радовалась.
Под душ они стали вдвоем. Подставляя под теплый дождь то грудь, то спину, Лёдя почувствовала — откуда-то поднимаются волнующие токи, и тело делается гибким, здоровым. Это чувство пронизало ее и сразу изменило все вокруг.
— Ну как я? — спросила она у Киры, не боясь казаться нескромной.
— О чем ты? — не поняла та.
Лёдя спохватилась. Сложив ладони лодочкой, подставив их под дождь, направила воду себе в лицо и соврала:
— Я говорю, Кашин нам этого не простит… Он мстительный. Может, потому его и боятся так…
Однако чертик, что проснулся в ней, не унимался.
— Ты, наверное, очки дома носишь? — поинтересовалась она через минуту.
— Я? Не-ет,— моргая раскосыми глазами, удивилась Кира.— Хотя, когда училась, всегда читала лежа. Да и теперь читаю, скверная привычка!
— А, верно, хорошо быть красивой?
— Я не думала про это.
— Почему ты не подавала в институт, Кирочка?
— Я? — снова удивилась та.— Никуда он не денется. А тут отец работал. Я здесь в детском саду росла, в пионерские лагеря по заводским путевкам ездила. Нужно хоть за это отплатить. Да разве только в этом дело? Я, может, больше всего бывшим фабзайцам завидую. Гонор какой! Независимость. Руки, спецовка!.. А в клубе на вечерах!..
— Шарупич! — окликнули Лёдю.
Она оглянулась и, едва узнав, в струях соседнего душа увидела напарницу по подвалу.
— Мне тоже предложили переходить,— похвалилась та, обдавая шею, грудь водою.— В стержневое. Но отказалась я: где ты такие деньги заработаешь. Да скоро и рабочий день сократят. Правда?
— Не знаю,— ответила Лёдя и подумала: «Видно, надо, чтобы и мне шкафчик дали… Да не забыть купальную шапочку принести. С нею удобнее…»
4
Начинать самостоятельную жизнь, вообще, не легко. Начинать же ее, когда тебе известно, что делает твой народ, а сама ты ничего не умеешь, кроме как учиться, подавно тяжело. Лёдя видела: она кое-что знает, но всё,
