Сочинения - Роберт Отто Вальзер
Глаузер читает Нитцше, читает, да только вот автор этот увлекает его лишь на время и никогда не поражает и не подает примера. У него есть собственные мысли, ему не так-то легко понравиться. Правда, это случилось с Наполеоном, этого-то человека он и выбрал в качестве образца для подражания. Еще он читает английскую грамматику, которой предпочитает посвящать свободные часы. Он член Торгового союза, но вялый, интересы союза его мало волнуют, ему ведь всего двадцать с половиной лет.
Здоровья ради наш Глаузерик почти каждый полдень, во время обеденного перерыва, отправляется на озеро и садится на лавку на набережной. Тень ему так же мила, как и солнце, но ни на волос больше. Ветер приятен ему, но не так, как «этому поэту Таннеру». Природа полезна и хороша, но ни в коем случае не восхитительна. На лавке он читает книгу. Вокруг природа, но в том-то и дело, природа хороша, чтобы быть вокруг, главное — книга. Природа греет и хочет подружиться: своего рода слуга, молчаливая, добродушная сиделка. Этим пользуются, потому что это удобно.
Шаг за шагом наш герой идет вперед, и это значит ровно то, что он все время приводит дела в порядок. Он никогда не опаздывает. Его костюм так же чист, как и работы, которые он подает, его поведение соответствует его планам, то есть он скромен, большие планы обязывают к этому. Когда он работает, кажется, что он пропал, что его больше нет на свете, он живет в невидимых и делающих невидимым областях исполнения обязанностей. «Моя работа для меня слишком бездушна», — думает он, но ему достаточно и того, что в голову пришла такая мысль, он не устраивает из этого драмы. Он работает медленно, число за числом, буква за буквой, правильно, степенно, бесстрастно, как и полагается для результата, который не выдвигает требований к одаренности. То, что это именно так, вызывает у него холодную радость. Глаузер, «эта блоха», вдохновляется довольством, и именно это колет глаза остальным, потому что «за этим что-то кроется!..»
«Однажды, — думает „этот чертенок“, — я буду их шефом. То-то они удивятся». Про себя он давно решил никогда самовольно не менять службы, а медленно продвигаться на всё лучшие должности. Он знает, что пройдут годы, прежде чем его повысят, но его это не пугает, наоборот, он получает дьявольское удовлетворение, когда чувствует, что у него будет прекрасная возможность потренироваться в упорном выжидании. Он знает за собой необходимые для этого добродетели и втайне смеется. Терпение у него как барьер у железнодорожного переезда. Он каждый день видит перед собой пример естественного нетерпения, Хельблинга, который кокетничает с часами. Он думает: «Этому недолго осталось».
Таннеру тоже осталось недолго. Он работает просто ради того, чтобы работать. Это бесцельная творческая натура! Спокойно наблюдающий «малыш» уверен в себе. Вскоре оба вылетят вон, Хельблинга уволят, а Таннер по собственному желанию. Один «ушел» без цели, другой со стыдом и позором. Но Глаузер спокойно плетет и вяжет тонко продуманную паутину карьеры.
Он выдержит многое и даже больше: душа конторы похожа на его собственную, никаких подозрений! Он вышколил даже собственную душу. Он видит: ага, здесь дело обстоит так-то, и сразу же в нем самом становится так же. Его энергия не позволяет возникать недомоганиям. Душа больного человека мягка, к чему это? Чтобы надавить на него! По принципам Глаузера, душу следует уничтожить.
О, он многого добьется, но еще не скоро. Это будет длиться долго, но потом, после того, как это продлится всю жизнь, он сможет понять, что добился многого. А если он ничего и не добьется, то все равно он прожил богатую жизнь: он чего-то хотел!..
Паганини
Хотя его игра навсегда осталась в прошлом и мои уши никогда ее не слышали, я все же могу мечтать, а так же писать и фантазировать и представлять и расписывать, как сладко она, должно быть, звучала, как чудесно ликовала и как пленительно рыдала. Там, где произносится имя Паганини, по сей день слышен шум накатывающих волн, видна призрачно тонкая и худая белая рука, ведущая смычком, по сей день будто слышен его божественный концерт. Он, должно быть, играл демонически на инструменте души, на скрипке сердца, я верю в это. Есть вещи, в которые веришь изо всех сил, в которые хочешь верить, и я верю, что Паганини играл волшебно и обходился с локтем, как Наполеон с армиями. Да уж, тонкое сравнение. Но оставим это. Он играл так прекрасно, что женщины видели, как сбывались их самые сокровенные мечты о любви, как их целовали нежнейшие и прекраснейшие губы, и чувствовали эти поцелуи так живо, что думали, будто умирают. Как будто не руки, нет, как будто играла сама любовь; это была не вершина игры на скрипке, хотя это и была абсолютная вершина, а скорее простая, великая душа, которая дает всем и каждому искусству святость, звучание и содержание. Когда он играл, он будто смеялся, говорил и плакал, целовал и убивал, сражался в битве и был ранен, вскакивал на лошадь и мчался на ней или будто был погружен в мысли о бесконечном, невыразимом одиночестве или терпел крушение на корабле в бушующем море или дрожал от наслаждения диким, неожиданным счастьем — он был демоничен. Он был велик уже потому, что он был. Добрый читатель, улыбнись, прошу тебя, всем этим, как ты сказал бы, чрезмерными фантазиями, но слушай дальше, как он играл, как играл Паганини. Мне казалось, будто я слышал неистовство, гнев, ярость, удовольствие и игру. Он играл так небрежно, что слушатели верили, будто он может разорвать смычком мир звуков, чтобы снова собрать его воедино, теряя самого себя в гармониях. Соловьи, арабские дворцы фей, ночи, о которых мечтает мечтательная любовь, верность, доброта и ангелоподобная нежность становились явью с помощью по-лунному мягкого волшебства его игры, и сама игра, которой с наслаждением внимали князья, текла, как медленно-медленно тающий под поцелуями солнца снег, как музыкальный поток меда, влюбляясь в собственное величие, красоту и текучесть. Так он играл. Но он играл еще прекраснее, он играл так, что ненависть превращалась в любовь, измена в верность, задор в печаль, расстройство в блаженство, омерзительность в красоту, а упрямство в сладкую, сияющую пурпурными лучами радость, дружественность, покорность и услужливость. Гёте внимал
