Кнут Гамсун - Роза
Из охоты нашей, собственно, так ничего и не вышло; но пастор, бывало, давал мне ружьё и брал меня с собою. Он, разумеется, скоро сообразил, что охотник из меня никакой, но у меня есть рвение и способности, недостаёт только опыта. Пастор Барфуд был человек мыслящий и проницательный, и чего только он не знал про зверей и птиц, про скалы и лес, у него были интереснейшие личные наблюдения, а я-то ведь пробавлялся лишь кое-какими сведениями из естественной истории, почерпнутыми из книг, а книги, бывает, и врут. Например, пастор утверждал, что все эти книжные теории о полезных и вредных животных куда как поверхностны. Вредных животных не существует, животные сообща служат целям природы. Изведёшь слишком много ворон, глядь — разведутся мыши, изведёшь лисиц — разведёшь слишком много белок. Белка очищает лес от яиц мелкой птицы, но вовсе не станет мелкой птицы — и спасу не будет от насекомых. Ни-ни! Природа — она своё дело знает!
Всё это для меня было внове. Зато после этой нашей охоты я уже не лопоухим невеждой мог странствовать по лесам с Мункеном Вендтом.
На Крещенье я простился с пасторской четой и отправился в Сирилунн. Дойдя до места погребения ванны, я увидел ровное, гладкое место, занесённое свежим снегом.
XXIV
Вот и Рождество позади, правда, в Сирилунне оно не обошлось без кое-каких происшествий.
Сочельник сошёл, пожалуй, гладко, баронессе удалось провести отца, обыск не состоялся, баронесса сама явилась на кухню и стребовала с женщин все исчезнувшие вилки и ложки. Жёны бондаря и младшего мельника было взбунтовались, но баронесса поручила Йенсу-Детороду щипать их до синяков, так что всё серебро ей выложили в целости и сохранности.
За попрание старинного обычая Мак отомстил тем, что ночью и вовсе не лёг в постель, но ушёл из собственного дома и только к утру воротился. Никто не знал, где он пропадал, сам он об этом помалкивал, но, кажется, остался совершенно доволен проведённой ночью. Он побеседовал с внучками и был вальяжен и обходителен как всегда.
Но вот что получалось — ванну-то похоронили, но и Крючочника, стало быть, лишили куска хлеба. Чем теперь мог заняться этот человек? А Петрине, невесте его, небось приспела пора идти замуж, ведь правда? Всё это выходило ужасно как сложно, и баронесса с Хартвигсеном без конца совещались.
А хуже всего было то, что, кажется, пошатнулось здоровье Мака. Он места себе не находил без милых своих ванн, они были для него насущной потребностью, незаменимым благом. Но и надеяться не приходилось, что Хартвигсен, вовсе не принимавший ванн, поймёт в этом пункте своего компаньона, и где уж было ему догадаться, что без помощи двух женщин как следует ванну не примешь. Компаньоны никак не могли прийти к соглашению, да они попросту не разговаривали. А ведь пора было отправлять суда на Лофотены, за всем требовалось приглядеть.
— Он у меня совсем из уважения выходит, — говорил про своего компаньона Хартвигсен. — Э, да пусть его носится с пустяками, всё одно дела — они вечно на мне.
Поскольку ванна исчезла, а Мак смолчал, Хартвигсен ещё больше стал заноситься, удаленье с лица земли цинкового чудища он всецело ставил только себе в заслугу, он невесть чего вообразил о своём влиянии и могуществе. Не будь у него нужды отправлять Свена-Сторожа на Лофотены, уж он бы прямехонько его снарядил за пароходом и отправил бы треску аж в Испанию! Да что! Он и не до такого доходил в своём самомнении, и как же он мог быть смешон. Решил, например, отправиться в церковь в водолазном костюме.
— Как вы на это смотрите? — спрашивает он меня. А так как я онемел и ничего не могу ответить, он продолжает: — Небось никто ещё в церковь в эдаком наряде не хаживал, а? Как вы думаете, а ведь на меня больше будут смотреть, чем на пастора? Само собой, я и Свена-Сторожа прихвачу, воздух чтобы накачивал.
И тут я подумал, что тот, кто явился на собственную свадьбу в ботфортах, чтобы продемонстрировать жителям дальних шхер обувь на меху, очень может явиться в церковь в водолазном костюме, да, с него, пожалуй, и станется. Но коль скоро он требует моего совета, я качаю головой и отговариваю его от рискованной затеи.
— Да-да, сами-то вы человек смирный, думаете чересчур много, — говорит он. — А ведь неплохой для церкви наряд, это как раз. И на что он мне? Только зря лежит. Вот и Эдварда говорит — почему не надеть.
До каких же выходок могла додуматься добрая баронесса Эдварда, вечно её будто донимало, будто подмывало что-то, её кидало от отчаяния к набожности, но и для непреклонной злобы она умела найти место в своём сердце. О, переменчивая, переменчивая баронесса!
Но скоро Хартвигсена одолели иные заботы, кроме рассуждений о том, стоит ли являться в церковь в водолазном костюме. Как-то утром Мак спустился из своей спальни в контору, обвязанный по поясу большим красным шарфом. Многие его видели, весть разнеслась по всей усадьбе. У Мака, значит, разыгрались боли в желудке.
Все огорчались — и стар и млад, но сам-то Мак держался мужественно, он не делал из своих мучений истории, он только почти ничего не ел, и когда баронесса спросила, что с ним, он отвечал небрежно: «Так, ничего, разыгрались мои старые боли!».
Прошло несколько дней, Сирилунн как-то притих. Правда, Мак хоть и ходил в своей красной повязке, но по-прежнему стоял у конторки, никакой опасности не было. Всем нам, однако, было не по себе, и Хартвигсен думать забыл о посещении церкви.
И вот рыбаки собрались уже на Лофотены, суда были готовы к отплытию. Дым стоял коромыслом, надо было выдать людям снасти и провиант, шкиперы Свен-Сторож и Виллатс совсем с ног сбились. И вдруг в один прекрасный день контора осталась пустой, Мак туда не спустился, он остался в постели.
Что тут поднялось в усадьбе и во всём околотке! Оставался, разумеется, Хартвигсен, да, конечно, Хартвигсен был вездесущ, но контора-то стояла пустая. Приходно-расходные книги, счета, письма, депеши, заказы, курсы на наживку и соль — со всем этим Хартвигсен не привык разбираться и не мог теперь понять ни бельмеса. Где на Лофотенах ожидается рыба? В какую бухту направить суда? В конторе у Мака кипой лежали депеши, и Мак ежегодно направлял свои шхуны в соответствии с ними, нынче же не было Мака. Хартвигсен уж и ко мне приступался, просил разобрать заказ на наживку, там какие-то цены и цифры — китайская грамота.
Тут-то к Хартвигсену и явился посланный от Мака, его приглашали к одру больного. Нет, не такой человек Мак, чтобы, отлеживаясь в постели, забыть о великих делах, ничуть не бывало: пусть придёт ко мне мой компаньон, так он наказал, да пусть прихватит все письма-депеши, что лежат у меня на столе, так он наказал. Важный барин — он и всегда важный барин.
Хартвигсен отправился к Маку, тот ему объяснил, как действовать там-то и там-то для получения барыша, Хартвигсен вернулся в контору, и снова он хорохорился и рассуждал о том, сколько навалилось на него разных дел. Но многое приходилось ему делать наугад, Хартвигсен так мало знал, он был просто богат — и только. Например, про пустые мешки записано «тара», а на каком же таком языке? Мешковина — она ведь и всегда мешковина? И по правде сказать, несподручно ему было каждую минуту бегать вверх-вниз по лестнице и обо всём расспрашивать Мака. «Скорей бы уж мой компаньон встал на ноги!».— говорил Хартвигсен.
Да, ему, можно сказать, доставалось. Двое приказчиков были, конечно, люди опытные, они знали наизусть всё, что надо знать, стоя за прилавком, а больше ни в чём не разбирались. А тут ещё Хартвигсену пришлось самому вникать в торговлю. Народ всё больше норовил иметь дело с Хартвигсеном, и ни с кем другим, покупатели поняли свою выгоду и стали обращаться к нему после того, как встретят отказ у приказчиков, а не такой человек был Хартвигсен, чтобы кому-то отказывать. Да, любо-дорого было послушать, как он решает затруднения единым словцом. Придёт к нему со своею жалкою нуждою рыбак, а Хартвигсен только кивнет Стену-Приказчику: «Да-да, на нём семейство висит, всё напиши на Б. Хартвича!». И баста. Когда явился к нему Арон из Хопана, первоначальный владелец серебряных гор, Хартвигсен собственноручно перечеркнул его старый долг и велел задаром ему выдать снаряжение для Лофотенов. И Арон прослыл среди ближних человеком зажиточным.
Мак всё не поднимался с постели, он тощал, хирел и бледнел. Послали за доктором. Доктор прописал новейшие средства, и каких только Маку не давали теперь лекарств по утрам и вечером. А Мак всё не выздоравливал. В конце концов в конторе, да и повсюду жизнь чуть совсем не застопорилась Всё пошло кувырком в Сирилунне, ни ладу ни складу ни в чём.
Я иду к Розе, я передаю ей поклон от родителей. Хартвигсен дома. Разговор у нас как-то не клеится, я не знаю что говорить, я передаю ей поклоны вдобавок от её комнаты, от заскучавших нот, ну, ещё от девушек в пасторской усадьбе. Она внимательно слушает, она растрогана, возможно, это из-за её положения.