Джон Голсуорси - Цветок в пустыне
— Тётя, какая вы примерная жена! Миссис Хилери улыбнулась, и Динни поняла, что ничего не сумеет вытянуть из неё.
Она посидела ещё, разговаривая о посторонних вещах, и наконец дождалась Хилери. Он был бледен и казался озабоченным. Тётя Мэй подала ему чай, провела рукой по его лбу и вышла.
Хилери вылил чашку и набил в трубку щепоть табаку, придавив его сверху бумажным кружком.
— Зачем только существуют муниципалитеты? Почему просто не собрать вместе трёх врачей, трёх архитекторов, трёх инженеров, прибавив к ним счётную машину и человека, который будет работать на ней и держать остальных в руках?
— У вас неприятности, дядя?
— Да. Очищать дома от жильцов, когда кредит в банке исчерпан, — достаточно сложно и без муниципального бюрократизма.
Глядя на его усталое, но улыбающееся лицо, Динни подумала: «Я просто не имею права лезть к нему со своими мелкими делами!»
— Не выкроите ли вы часок во вторник, чтобы посмотреть с тётей Мэй цветочную выставку в Челси? Вряд ли, да?
— Боже правый! — воскликнул Хилери, втыкая зажжённую спичку в центр бумажного кружка. — С каким наслаждением я постоял бы в павильоне, вдыхая запах азалий!
— Мы собирались пойти к часу, чтобы не угодить в самую давку. Тётя Эм может прислать за вами машину.
— Обещать не могу, поэтому не присылайте. Если в час не увидите нас у главного входа, значит, такова воля провидения. Ну, что слышно у тебя? Эдриен мне рассказал.
— Не хочу надоедать вам, дядя.
Голубые проницательные глаза Хилери почти закрылись. Он выпустил облако дыма.
— То, что касается тебя, дорогая, не может мне надоесть. Словом, если не тяжело, — рассказывай. Ты считаешь, что должна выйти за него, так?
— Да, должна.
Хилери вздохнул.
— В таком случае остаётся с этим примириться. Но люди любят мучить себе подобных. Боюсь, что он получит, как говорится, плохую прессу.
— Я в этом уверена.
— Я смутно припоминаю его — высокий, надменный молодой человек в светло-коричневом жилете. Отделался он от своей надменности?
Динни улыбнулась:
— Сейчас он раскрылся для меня скорее с другой стороны.
— Надеюсь, он свободен от того, что называется всепожирающими страстями? — спросил Хилери.
— Насколько я могла заметить, да.
— Я хочу сказать, что, когда человек добился своего, в нём с особой силой проявляется порочность нашей натуры. Ты меня понимаешь?
— Да. Но я думаю, что в нашем случае речь идёт о «союзе душ».
— Тогда желаю счастья, дорогая! Только смотри, не раскаивайся, когда вас начнут побивать камнями. Ты идёшь на это сознательно и будешь не вправе жаловаться. Плохо, когда тебе наступают на ноги, но видеть, как топчут того, кого любишь, — ещё хуже. Поэтому с самого начала держи себя в руках, и чем дальше, тем крепче, не то ему станет совсем тошно. Я ведь помню, Динни, что бывают вещи, от которых и ты приходишь в бешенство.
— Постараюсь не приходить. Когда сборник Уилфрида появится, прочтите поэму «Барс» и вы поймёте его душевное состояние во время того случая.
— Как! Он оправдывается? Это ошибка, — отрезал Хилери.
— Майкл говорит то же самое. Прав он или нет — не знаю. Думаю, что в конечном итоге — нет. Так или иначе книжка выйдет.
— А тогда начнётся собачья свалка и будет уже бесполезно твердить «подставь другую щёку» или не «снисходи до ответа». Печатать поэму значит лезть на рожон. Вот всё, что можно сказать.
— Тут я бессильна, дядя.
— Понимаю, Динни. Я прихожу в уныние именно тогда, когда вспоминаю, сколько на свете такого, в чём мы бессильны. А как с Кондафордом? Тебе же придётся от него оторваться.
— Люди не меняются только в романах, да и там они либо меняются в конце, либо умирают, чтобы героиня могла быть счастлива. Дядя, вы замолвите за нас словечко отцу, если его увидите?
— Нет, Динни. Старший брат никогда не забывает, насколько он превосходил тебя, когда он был уже большим, а ты ещё нет.
Динни встала:
— Ну что ж, дядя, благодарю за то, что вы не верите в бесповоротное осуждение грешника, а ещё больше за то, что не высказываете этого вслух. Я все запомнила. Во вторник, в час, у главного входа; и не забудьте предварительно закусить, — обход выставки утомительное занятие.
Динни ушла. Хилери вторично набил трубку.
«И ещё больше за то, что вы не высказываете этого вслух! — мысленно повторил он. — Девица умеет съязвить. Интересно, часто ли я говорю не то, что думаю, при исполнении своих профессиональных обязанностей?»
И, увидав в дверях жену, громко добавил:
— Мэй, считаешь ты, что я обманщик в силу своей профессии?
— Да, считаю. А как же иначе, мой дорогой?
— Ты хочешь сказать, что формы деятельности священника слишком узки и не могут охватить все разнообразие человеческих типов? А чьи могут? Хочешь пойти во вторник на выставку цветов в Челси?
«Динни могла бы пригласить меня сама», — подумала миссис Хилери и весёлым тоном ответила:
— Очень.
— Постарайся устроить все так, чтобы мы поспели туда к часу.
— Ты говорил с ней о её деле?
— Да.
— Она непоколебима?
— Предельно.
Миссис Хилери вздохнула.
— Ужасно её жаль. Разве человек выдержит такое?
— Двадцать лет назад я сказал бы: «Нет!» Теперь не знаю. Как ни странно, бояться им нужно отнюдь, не истинно религиозных людей.
— Почему?
— Потому что те их не тронут. Армия, имперский аппарат, англичане в колониях — вот с кем они придут в столкновение. И первый очаг враждебности — её собственная семья.
— Сделанного не воротишь, так что убиваться не стоит. Давай-ка напишем новое воззвание. Сейчас, к счастью, ожидается спад в торговле. Люди с деньгами ухватятся за нашу идею.
— Как хочется, чтобы в трудное время люди не стали прижимистее! Если станут, безработных будет ещё больше.
Хилери достал блокнот и застрочил. Жена заглянула в него через плечо мужа и прочла:
«Всем, кого это касается!
А разве найдётся человек, которого не касался бы факт существования рядом с ним тысяч людей, от рождения до смерти лишённых элементарных жизненных удобств, не знающих, что такое подлинная чистота, подлинное здоровье, подлинно свежий воздух, подлинно доброкачественная пища?»
— Хватит и одного «подлинно», милый.
XVII
Прибыв на цветочную выставку в Челси, леди Монт глубокомысленно объявила:
— Босуэл и Джонсон встречаются со мной у башмачков. Какая толчея!
— Да, тётя. И больше всего здесь людей из народа. Они пришли потому, что тянутся к красоте, которой лишены.
— Я не в силах заставить тянуться Босуэла и Джонсона. Вон Хилери! Он носит этот костюм уже десять лет. Бери деньги и беги за билетами, не то он сам уплатит.
Динни проскользнула к кассе с пятифунтовой бумажкой, стараясь не попасться дяде на глаза, взяла четыре билета и с улыбкой обернулась.
— Видел, видел твои змеиные повадки, — усмехнулся Хилери. — С чего начнём? С азалий? На выставке цветов я имею право быть чувственным.
Леди Монт двигалась так неторопливо, что в людском потоке то и дело возникали небольшие водовороты, и глаза её из-под приспущенных век рассматривали посетителей, призванных, так сказать, служить фоном для цветов.
Несмотря на сырой и холодный день, павильон, в который они вошли, был согрет человеческим теплом и благоуханием растений. Здесь перед искусно подобранными группами цветов предавались созерцанию их прелести самые различные представители людского рода, объединённые лишь тем непостижимым родственным чувством, которое порождается любовью к одному и тому же делу. Все вместе они составляли великую армию цветоводов — людей, выращивающих в горшках примулы, в лондонских садиках на задах — ирисы, настурции и гладиолусы, в маленьких пригородных усадебках — левкои, мальвы и турецкую гвоздику. Попадались среди них и служащие крупных цветоводств, владельцы теплиц и опытных участков, но таких было немного: они либо пришли раньше, либо должны были появиться позже. На лицах проходивших читалось любопытство, словно они присматривались к чему-то такому, за что им вскоре предстоит приняться; уполномоченные цветочных фирм отходили в сторону и делали заказы с видом людей, заключающих пари. Приглушённые голоса, которые обменивались замечаниями о цветах и выговаривали слова на все лады — лондонский, провинциальный, интеллигентский, сливались в единое жужжание, похожее на пчелиный гул, хотя и не такое приятное. Цветочный аромат и это приглушённое выражение национальной страсти, бурлившей меж парусиновых стен, оказали на Динни столь гипнотическое действие, что она притихла и переходила от одной блистательной комбинации красок к другой, растерянно поводя своим слегка вздёрнутым носиком.
Возглас тётки вывел её из оцепенения.
