Джон Голсуорси - Цветок в пустыне
Динни, искоса наблюдавшая за мрачным лицом генерала, обошла скользкую тему:
— Тётя, знаете вы магазинчик на Бонд-стрит, где продают фигурки животных? Я купила там чудесную лисичку с лисенятами, чтобы папа перестал ненавидеть этих зверьков.
— Ах, охота! — вздохнула леди Монт. — Они такие трогательные, когда высовываются из норы!
— Даже папа не любит раскапывать их жилье и брать их прямо в земле. Правда, папа?
— Н-нет, не люблю, — ответил генерал.
— Они кусают детей до крови, — объявила леди Монт. — Я помню, как у тебя шла кровь, Кон.
— Грязный и бесцельный способ. В наше время к нему прибегают только охотники старой школы, приверженцы арапника.
— Кон выглядел тогда отвратительно, Динни.
— У тебя не хватает выдержки для такого способа, папа. Тут нужны курносые, рыжие, веснушчатые мальчишки, способные убивать ради того, чтобы убивать.
Генерал поднялся:
— Мне пора обратно в клуб. Джин заедет туда за мной. Когда мы увидим тебя, Динни? Твоя мать…
Он оборвал фразу.
— Тётя Эм оставляет меня у себя до субботы.
Генерал кивнул. Он принял поцелуи сестры и дочери с таким видом, как будто хотел сказать: «Да, но…»
Динни посмотрела ему вслед из окна, и сердце у неё сжалось.
— Твой отец! — раздался за спиной голос тётки. — Все это очень тягостно, Динни.
— Я считаю, что с папиной стороны крайне любезно не напоминать о своих правах на меня.
— Кон — чудный, — согласилась леди Мон. — Он сказал, что молодой человек был очень почтителен. Кто это ворчал: «Гр-гр»?
— Старый еврей в «Дэвиде Копперфилде».
— Вот, вот. Я чувствую себя точно так же.
Динни оторвалась от окна:
— Тётя! А я чувствую, что стала совсем другой, чем две недели назад. Тогда у меня не было никаких желаний; сейчас я — одно сплошное желание, и мне совершенно безразлично, пристойно я себя веду или нет. И не уверяйте, что это пройдёт.
Леди Монт потрепала племянницу по руке.
— «Почитай отца своего и матерь свою», — напомнила она. — Но ведь есть ещё: «Оставь все и следуй за мной». Никогда не — знаешь, какой заповедью руководствоваться.
— Нет, я знаю, — сказала Динни. — Как вы думаете, на что я сейчас надеюсь? На то, что завтра всё раскроется. Если это произойдёт, мы можем немедленно пожениться.
— Выпьем чаю, Динни. Блор, чаю! Индийского и покрепче.
XVI
На другой день Динни привела своего возлюбленного к дверям музея, где служил Эдриен, и там рассталась с ним. Оглянувшись, она увидела, что Уилфрид, высокий, перехваченный в талии поясом, снял шляпу и дрожит. Но он улыбнулся девушке, и его взгляд согрел её даже на расстоянии.
Эдриен, предупреждённый заблаговременно, принял молодого человека с «нездоровым», как он сформулировал про себя, любопытством и тут же мысленно сопоставил его с Динни. Удивительно несхожая между собой пара! Однако его чутье, обострённое, вероятно, длительным изучением скелетов, сразу же подсказало ему, что с точки зрения физической племянница выбрала правильно. Этот человек имел право стоять рядом с ней. Его мужественная грация и мускулистая элегантность была под стать её стильной хрупкости. А смуглое усталое и напоенное горечью лицо озарялось такими глазами, заглянув в которые даже Эдриен, воспитанник закрытой школы, не выносивший кинозвёзд мужского рода, признал, что они обладают притягательной силой для представительниц слабого пола. Разговор зашёл о костях, и это растопило первый лёд; когда же началась дискуссия о принадлежности к хеттской расе одного не слишком хорошо сохранившегося скелета, отношения стали почти сердечными. Люди и страны, с которыми они оба познакомились в несколько необычных условиях, явились следующим стимулом для упрочения взаимной симпатии. Но лишь взявшись за шляпу, Уилфрид наконец неожиданно спросил:
— Мистер Черрел, а как поступили бы вы?
Эдриен поднял голову и молча окинул собеседника взглядом прищуренных глаз.
— Я плохой советчик, но за Динни стоит держаться.
— Да.
Эдриен наклонился и запер дверь кабинета:
— Сегодня утром, принимая ванну, я наблюдал за одиноким муравьём, который пытался отыскать дорогу и разобраться, куда он попал. Со стыдом признаюсь, что стряхнул на него пепел из трубки, — мне захотелось выяснить, что он будет делать. Провидение тоже постоянно осыпает нас пеплом и смотрит, каков результат. Я обдумал много вариантов и пришёл к такому выводу: если вы по-настоящему любите Динни…
Уилфрид судорожно передёрнулся, но всё кончилось тем, что пальцы его стиснули шляпу.
— …а я вижу, что это так, и знаю, что она всей душой с вами, то крепитесь и вместе с ней пробивайте себе путь сквозь пепел. Она охотнее сядет с вами в телегу, чем в пульман с любым из нас. Я уверен, — продолжал Эдриен, и лицо его засветилось искренностью, — что она из тех, о ком в Писании позабыли сказать: «И будут двое дух един».
Лицо молодого человека дрогнуло.
«Настоящий!» — решил Эдриен.
— Словом, думайте прежде всего о ней, но только не в таком плане: «Я люблю тебя, поэтому ничто не заставит меня жениться на тебе». Сделайте то, чего она хочет, если она, конечно, этого хочет. Ей здравого смысла не занимать. И, честно говоря, я не сомневаюсь, что никому из вас не придётся раскаиваться.
Дезерт шагнул к нему, и Эдриен увидел, что он глубоко тронут. Но молодой человек справился с наплывом чувств, не выдав его ничем, кроме судорожной улыбки, махнул рукой, повернулся и вышел.
Эдриен неторопливо задвинул ящики и запер дверцы шкафов, где хранились кости. «Да, у него самое своеобычное и в каком-то смысле самое красивое из всех лиц, виденных мною, — думал он. — Оно — глубокое озеро: дух шествует по его водам и порой чуть не тонет. Я, может быть, дал ему преступный совет. Хотелось бы знать, так ли это, ибо мне почему-то кажется, что он его примет».
Несколько минут Эдриен сидел молча, с язвительной усмешкой на губах. Доктринёры, экстремисты! Этот араб, приставивший пистолет к виску молодого Дезерта, олицетворял собой наихудшее свойство человеческой натуры. Идеи и кредо! Что они такое, как не полуправда, полезная лишь постольку, поскольку она помогает соблюдать равновесие в жизни? Географический журнал соскользнул с колен Эдриена.
Возвращаясь в Блумсбери, он задержался в сквере на площади перед домом, чтобы подставить лицо солнцу и послушать пение чёрного дрозда. Он обладал всем, чего желал от жизни: любимой женщиной: крепким здоровьем; приличным жалованьем — семьсот фунтов в год и надеждами на пенсию; двумя очаровательными детьми, притом неродными, так что его не терзали присущие родителям страхи. У него была увлекательная работа, он любил природу и мог прожить ещё лет тридцать. «Если бы сейчас мне приставили к виску пистолет и потребовали: „Эдриен Черрел, отрекись от христианской веры, или тебе размозжат башку!“ — крикнул бы я, как Клайв[21] в Индии: „Стреляйте и будьте прокляты“?» — задавал он себе вопрос и не мог на него ответить. Дрозд пел, молодая листва трепетала в воздухе, солнце грело Эдриену щеку, и в тиши этого когда-то фешенебельного сада жизнь казалась особенно желанной…
Динни, оставив мужчин на пороге знакомства, постояла в раздумье и двинулась на север, к приходу святого Августина в Лугах. Девушка инстинктивно стремилась прежде всего сломить сопротивление побочных родственников, чтобы обойти с тыла позиции прямых. Поэтому к центру практического приложения христианских догматов она приближалась с какой-то опасливой бодростью.
Тётя Мэй поила чаем двух молодых универсантов перед уходом их в клуб, где они заведовали кеглями, шашками, шахматами и пинг-понгом.
— Тебе нужен Хилери, Динни? Он собирался заседать сегодня в двух комитетах, но заседания могут и сорваться, потому что он чуть ли не единственный член обоих.
— Я полагаю, дядя в курсе моих дел?
Миссис Хилери кивнула. На ней было пёстренькое платьице, и выглядела она очень молодо.
— Вы не расскажете мне, какое мнение сложилось у дяди?
— Я предпочла бы, чтобы он сделал это сам, Динни. Никто из нас не помнит мистера Дезерта как следует.
— Люди, которые его как следует не знают, не могут верно судить о нём. Но ведь ни вы, ни дядя не обращаете внимания на то, что говорят посторонние.
Динни произнесла эту фразу с простодушным видом, который ни в коей мере не обманул миссис Хилери, имевшую опыт работы в женских учреждениях.
— Как тебе известно, Динни, мы с Хилери оба не слишком ортодоксальны, но глубоко верим в то, чему учит христианство, и не надо притворяться, будто ты об этом не знаешь.
«Стоит ли эта вера больше, чем доброта, отвага, самопожертвование, и обязательно ли нужно быть христианином, чтобы ею обладать?» — мелькнуло в голове у Динни.
— Я воздержусь обсуждать твою помолвку. Боюсь сказать что-нибудь такое, что противоречит точке зрения Хилери.
