Джон Голсуорси - Цветок в пустыне
— Отвезём-ка его домой, — предложил Уилфрид. — Посиди с ним, а я сбегаю за такси.
Он обмахнул скамейку носовым платком, передал Динни цепочку и скрылся.
Динни села и стала наблюдать за псом. Тот рванулся вслед Уилфриду на всю длину цепочки, затем улёгся наземь в той же позе, в какой девушка увидела его впервые.
Насколько глубоко чувствуют собаки? Они, безусловно, понимают, что к чему: любят, ненавидят, страдают, покоряются, сердятся и радуются, как, люди. Но у них маленький запас слов и поэтому — никаких идей! И все-таки лучше любой конец, чем жить за проволокой и быть окружённой собаками, уступающими тебе в восприимчивости!
Пёс подошёл к Динни, потом повернул голову в том направлении, где скрылся Уилфрид, и заскулил.
Подъехало такси. Пёс перестал скулить, бока у него заходили.
«Хозяин!» Спаниель натянул цепочку.
Уилфрид подошёл к нему. Цепочка ослабела. Динни почувствовала, что пёс разочарован. Затем цепочка опять натянулась, и животное завиляло хвостом, обнюхивая отвороты брюк Уилфрида.
В такси пёс уселся на пол, цепочка опустилась на ботинок Уилфрида. На Пикадилли его охватило беспокойство, и он положил голову на колени девушки. Эта поездка между Уилфридом и псом привела эмоции Динни в такое смятение, что, выйдя из машины, она облегчённо вздохнула.
— Интересно, что скажет Стэк? — усмехнулся Уилфрид. — Спаниель — не слишком желанный гость на Корк-стрит.
По лестнице пёс поднялся спокойно.
— Приучен к дому, — растроганно констатировала Динни.
В гостиной спаниель долго обнюхивал ковёр. Наконец установил, что ножки мебели не представляют для него интереса и что подобные ему здесь не проживают, и положил морду на диван, кося краем глаза по сторонам.
— Хоп! — скомандовала Динни. Спаниель вскочил на диван.
— Боже! Ну и запах! — ужаснулся Уилфрид.
— Давай выкупаем его. Ступай напусти воды в ванну, а я тем временем его осмотрю.
Динни придержала пса, который порывался вдогонку Уилфриду, и принялась перебирать ему шерсть. Она заметила несколько жёлтых блох, но других насекомых не обнаружила.
— Плохо ты пахнешь, мой хороший! Спаниель повернул голову и лизнул девушке нос.
— Ванна готова, Динни.
— Я нашла только блох.
— Если хочешь помогать, надевай халат, не то испортишь платье.
Уилфрид встал к ней спиной. Динни сбросила платье и надела голубой купальный халат, смутно надеясь, что Уилфрид обернётся, и уважая его за то, что он этого не сделал. Она закатала рукава и встала рядом с ним. Когда спаниеля подняли над ванной, собака высунула длинный язык.
— Его не стошнит?
— Нет, собаки всегда так делают. Осторожно, Уилфрид, — они пугаются всплеска. Ну!
Спаниель, опущенный в воду, побарахтался и встал на ноги, опустив голову и силясь устоять на скользкой поверхности.
— Вот шампунь. Это всё-таки лучше, чем ничего. Я буду держать, а ты намыливай.
Динни плеснула шампунем на чёрную, словно полированную спину, окатила псу водой бока и принялась его тереть. Эта первая домашняя работа, которую она делала сообща с Уилфридом, рождала в девушке чистую радость, она сближала её и с любимым и с его собакой. Наконец она выпрямилась.
— Уф! Спина затекла. Отожми на нём, шерсть и спускай воду. Я его придержу.
Уилфрид спустил воду. Спаниель, который вёл себя так, словно был не слишком огорчён расставанием с блохами, яростно отряхнулся, и обоим пришлось отскочить.
— Не отпускай! — закричала Динни. — Его нужно вытереть тут же в ванне.
— Понятно. Обхвати его за шею и держи.
Закутанный в простыню, пёс с растерянным и несчастным видом потянулся к девушке мордой.
— Потерпи, бедный мой, сейчас всё кончится и ты будешь хорошо пахнуть.
Собака опять начала отряхиваться.
Уилфрид размотал простыню.
— Подержи его минутку, я притащу старое одеяло. Мы его завернём, пусть обсыхает.
Динни осталась с собакой, которая пыталась выскочить из ванны и уже поставила передние лапы на край. Девушка придерживала их, наблюдая за тем, как из глаз животного исчезает накопившаяся в них тоска.
— Вот так-то лучше! Они завернули притихшего пса в старое армейское одеяло и отнесли его на диван.
— Как мы назовём его, Динни?
— Давай перепробуем несколько кличек. Может быть, угадаем, как его зовут.
Собака не откликнулась ни на одну.
— Ладно, — сказала Динни. — Назовём его Фошем. Если бы не Фош, мы никогда бы не встретились.
XVIII
Настроение, возобладавшее в Кондафорде после возвращения генерала, было тревожным и тяжёлым. Динни обещала вернуться в субботу, но настала среда, а она всё ещё находилась в Лондоне. Даже её слова: «Формально мы не помолвлены», — никому не принесли облегчения, потому что генерал пояснил: «Это просто вежливая отговорка». Под нажимом леди Черрел, жаждавшей точного отчёта о том, что произошло между ним и Уилфридом, сэр Конуэй лаконично ответил:
— Он почти всё время молчал. Вежлив, и, скажу честно, похоже, что не из трусливых. Отзывы о нём тоже прекрасные. Необъяснимый случай!
— Ты читал его стихи, Кон?
— Нет. Как их достать?
— У Динни где-то есть. Страшно горькие… Сейчас многие так пишут. Я готова примириться с чем угодно, лишь бы Динни была счастлива.
— Динни рассказывала, что у него в печати поэма, посвящённая этой истории. Парень, должно быть, тщеславен.
— Все поэты такие.
— Не знаю, кто может повлиять на Динни. Хьюберт говорит, что потерял с ней контакт. Начинать семейную жизнь, когда над головой нависла гроза!
— Мне кажется, мы, живя здесь, в глуши, перестали понимать, что вызывает грозу, а что нет, — возразила леди Черрел.
— В таких вопросах не может быть двух мнений, — по крайней мере, у людей, которые идут в счёт, — отрезал генерал.
— А разве в наши дни такие ещё сохранились?
Сэр Конуэй промолчал. Затем жёстко произнёс:
— Аристократия осталась костяком Англии. Всё, что держит страну на плаву, — от неё. Пусть социалисты болтают что угодно, — тон у нас задают те, кто служит и хранит традиции.
Леди Черрел, удивлённая такой длинной тирадой, подняла голову.
— Допустим, — согласилась она. — Но что же всё-таки делать с Динни?
Сэр Конуэй пожал плечами:
— Ждать, пока не наступит кризис. Оставить её без гроша — устарелый приём, да о нём и вообще не может быть речи, — мы слишком любим Динни. Ты, конечно, поговори с ней, Лиз, если представится случай…
У Хьюберта и Джин дискуссия по этому вопросу приняла несколько иной оборот.
— Ей-богу, Джин, мне хочется, чтобы Динни вышла за твоего брата.
— Ален уже переболел. Вчера я получила от него письмо. Он в Сингапуре. По всей видимости, там у него кто-то есть. Дай бог, чтобы незамужняя. На Востоке мало девушек.
— Не думаю, чтобы он увлёкся замужней. Ален не из таких. Может быть, туземка? Говорят, среди малаек попадаются очень недурные.
Джин скорчила гримаску:
— Малайка после Динни! Затем помолчала и прибавила:
— А что, если мне повидаться с этим мистером Дезертом? Уж я-то ему объясню, что о нём подумают, если он втянет Динни в эту грязную заваруху.
— Смотри, с Динни надо быть начеку.
— Если можно взять машину, я завтра съезжу посоветуюсь с Флёр. Она должна его хорошо знать, — он был у них шафером.
— Я обратился бы не к ней, а к Майклу. Но, ради бога, будь осторожна, старушка.
На другой день Джин, привыкшая не отделять слов от дела, ускользнула, пока все ещё спали, и в десять утра была уже на Саут-сквер в Вестминстере. Майкл, как сразу же выяснилось, пребывал в своём избирательном округе.
— Он считает, что чем прочнее сидит в палате, тем чаще должен встречаться с избирателями. Благодарность — это у него своеобразный комплекс. Чем могу быть полезна?
Джин, созерцавшая Фрагонара[22] с таким видом, будто находит его чересчур французским, медленно отвела от картины глаза, опушённые длинными ресницами, и Флёр чуть не подпрыгнула. В самом деле — тигрица!
— Дело касается Динни и её молодого человека. Я полагаю, вы знаете, что с ним случилось на Востоке.
Флёр кивнула.
— Что можно предпринять? Флёр насторожилась. Ей — двадцать девять, Джин — всего двадцать три, но держаться с ней, как старшая, бесполезно.
— Я давным-давно не видела Уилфрида.
— Кто-то должен сказать ему в глаза, что о нём подумают, если он втянет Динни в эту грязную заваруху.
— Я отнюдь не уверена, что она начнётся, даже если поэма увидит свет.
Люди склонны прощать Аяксам[23] их безумства.
— Вы не бывали на Востоке.
— Нет, бывала, — я совершила кругосветное путешествие.
— Это совсем не то.
— Дорогая, простите, что я так говорю, — извинилась Флёр, — но Черрелы отстали от века лет на тридцать.
— Я — не Черрел.
