Николай Чебаевский - Если любишь
— Что верно, то верно, никакие слова телку не воскресят, — вслед бригадиру, но уже явно для Лани сказал зоотехник. — Впредь только надо осторожнее быть, чтобы не повторилась такая история. Впрочем, об этом еще поговорим. — И зоотехник, наказав девушке повнимательнее наблюдать за другими телятами, а в случае чего — немедля звать его, тоже ушел.
Ланя принялась за работу. Но что ни делала, никак не могла отогнать мысль: беда всегда подстерегает ее. И со все возрастающим беспокойством, почти со страхом, смотрела теперь на телят. Отойдет какой-нибудь бычок от кормушки — ей уже чудится: заболел, не будет больше ни есть, ни пить, пока не подохнет. А глянет на другого — мерещится того страшнее: объелся уже, раздулся, как пузырь. И девушка в тревоге начинала гонять «пузыря», который просто поел немного больше обычного. Прикладывала ладонь к морде, к холодному «зеркальцу» того бычка, который, казалось, температурит.
К полудню она совершенно измоталась. «Нет, не могу так. Не могу!..» — И вместо того чтобы идти домой обедать, отправилась в правление.
Александра Павловна встретила ее на улице. Женщина сразу приметила настроение Лани, поняла, что разговор предстоит неотложный.
— Я к вам, — начала Ланя на слезах, — хотя не вовремя, обед, но…
Александра Павловна оглянулась на окна конторы: вернуться? Нет, пожалуй, лучше побеседовать дома, наедине.
— Ничего, хорошая беседа доброй еде не помеха! — улыбнулась Александра Павловна.
— Ой, нехорошая!
— Не пугай, не пугай! Не хочу аппетита лишаться, — продолжала Александра Павловна, стараясь показать Лане, что не расположена вести на улице серьезный разговор, привлекать чье-либо внимание. Но едва вошли в дом, всякая беспечность мигом исчезла с лица Александры Павловны.
— Ну, теперь говори, что стряслось, — обратилась она участливо.
— Снимите меня, Александра Павловна!
Восклицание было столь горестно, что Александра Павловна опять сочла необходимым разрядить атмосферу.
— Я же не фотограф, — пошутила она.
Ланя, однако, не приняла шутки.
— С работы снимите!
— Вот как! Не ожидала… Наоборот, меня уверяли: в телятнике теперь дела идут веселее.
— Да, да, так и было… Может, и теперь бы шло все хорошо, если бы не мое невезение. — Ланя расплакалась. Александра Павловна не успокаивала девушку — пусть поплачет, легче на душе будет. Она лишь спросила:
— Все же из-за чего ты так убиваешься?
— Так Мышка же околела!
— Мышка? Это телочка, с темной челкой на лбу? Та, которую ты подняла на ноги?
Ланя, всхлипывая, рассказала обо всем. Не утаила и того, какие страхи одолевают ее теперь. Александра Павловна слушала внимательно, серьезно. Она не рассердилась на Ланю, как рассердился бригадир, но, вопреки ожиданиям, и не разделила горя девушки.
— Что ж, пала телка — это еще не беда. Важнее, по-моему, другое… — произнесла она с загадочной для Лани удовлетворенностью.
Девушка изумленно уставилась на Александру Павловну.
— Ты смотришь так, словно я загадала тебе невесть какую загадку, — улыбнулась Александра Павловна. — А я довольна, что ты стала настоящим животноводом.
— Я?! — изумление Лани еще больше возросло. — Но я же прошу, чтобы меня сняли…
— Это ты с горя. А раз горюешь — уже хорошо. Когда человеку на все наплевать — вот худо-то! Телка все равно была безнадежно больная.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Здоровье Максима мало-помалу наладилось. Ногу, правда, он еще волочил, но чувствовал себя бодро. Сидеть дома было ему невмоготу.
— Раз учебный год пропал — пойду на работу, — сказал Максим матери.
— Я и сама об этом, Орешек, думала, — вздохнула мать, — только работы подходящей пока нет. В поле и на фермах с больной ногой от тебя толку мало. А в конторе…
— В контору не пойду. Колхозу нужен моторист электростанции. Мотор — дизельный, такой же, как у трактора. А дизель мы в школе изучали, электроприборы — тоже. Справлюсь.
— Что ж, электростанция недалеко, ходить будет нетрудно.
Все бы хорошо, плохо оказалось одно: с Ланей теперь Максим виделся редко. С утра до вечера она была на ферме, а вечерами занят Максим.
Но и это бы не беда. Редкие встречи — они еще дороже, больше приносят радости, если ничто не омрачает их. У Максима же появились серьезные основания для тревоги: к Лане зачастил Тихон. В те часы, когда Максим дежурил на электростанции, Тихон каждый вечер наведывался к Синкиным. Он не был навязчивым, не пытался ухаживать за Ланей. Возвращается с охоты, встретит на улице Дору с Дашуткой, покажет им зайчонка или косача, белку или куропатку — девчушки, конечно, затащат в дом, чтобы как следует рассмотреть птицу или зверушку до ноготка, до перышка. А окажется дома Ланя — Тихон поневоле засидится у Синкиных. Как уйдешь сразу, если Лане хочется узнать, что творится в школе, а его все до мелочей интересует на ферме? Но так вот, «попутно», Тихон заходил все же довольно редко. Гораздо чаще он наведывался вдвоем с Шурой.
Шура не скрывала от подружки, что Тихон снится ей по ночам, что она мечтает взбаламутить его равнодушное сердце. И Ланя не видела никакой беды в том, что Тихон навещает ее, тем более с Шурой. Даже считала: помогает сближению своих друзей — Шуры и Тихона.
То, что Максим стал заходить реже и при встречах держался все отчужденнее, причиняло боль Лане. Но она не догадывалась о подлинных причинах.
Однажды вечером Тихон провожал Ланю из кино (Шура осталась в клубе на спевке). Неожиданно он обнял ее.
— Ты что, в уме? — запоздало оттолкнула его Ланя.
— Без ума! Втюрился без памяти! — грубовато, но жарко произнес парень. Ланя прижалась спиной к калитке, молча уставилась на парня, словно на какое-то страшилище. Лишь погодя, немного опомнясь, потребовала:
— Замолчи! Замолчи сейчас же!..
— Я и так молчу, — усмехнулся Тихон.
— Никогда, никогда больше не говори!
— Я ж не немой…
— Такого не говори.
Тихон постоял, сбычившись, потом глянул глаза в глаза, сказал прерывисто:
— Не могу я этого не говорить! Само наружу рвется.
— Тогда я слушать не буду.
Ланя повернула кольцо калитки и, будто спасаясь от огня, бросилась во двор. Она боялась, что Тихон кинется за ней следом и, забежав в сенки, поспешила прикрыть двери на задвижку. Но Тихон стоял истуканом у калитки. Наконец, встряхнувшись, отправился прочь.
«Обиделся… Теперь уж больше не придет и никогда такого не скажет», — облегченно вздохнула Ланя.
Тихон действительно ни разу больше не заглядывал в дом к Синкиным. Но отнюдь не одумался, не примолк, а стал еще упорнее твердить свое. Перехватит девушку ранним утром или поздним вечером по дороге на ферму и начнет с мольбой:
— Послушай, Ланя…
— Я же сказала: не буду слушать! — злилась Ланя. — Понять разве не можешь, дурак, что ли?
— Дурнее некуда! Начисто свихнулся.
Ланя поспешно убегала от Тихона. Он не догонял ее, но через день-другой снова ловил где-нибудь на улице и пытался втолковать, что у него творится на душе.
Девушка всячески старалась избегать встреч с Тихоном. На ферму, в клуб стала ходить лишь вместе с Шурой. Только это мало помогало. Все равно парень ухитрялся подкараулить Ланю. Побежит она на речку за водой — Тихон под берегом поджидает. Придет утром с Шурой в телятник, верится, что нет больше никого, но стоит только Шуре уйти в свое отделение, вдруг, будто из-под земли, явится Тихон. И, хочешь не хочешь, приходится слушать все те же настойчивые уверения:
— Пойми, сердце запеклось!..
Чаще же Тихон ничего не говорил о своих чувствах. Он останавливал Ланю и молча, в упор, смотрел на нее, будто стараясь навеки запомнить каждую приметинку на ее лице. Девушку это разглядывание волновало больше, чем клятвы в любви. Становилось как-то странно беспокойно на душе.
— Пусти, — бормотала просяще Ланя.
— Обожди чуток.
— Нечего ждать.
— Вот нагляжусь, будешь потом передо мной, как наяву, дня два-три стоять — и не стану эти дни тревожить.
Девушка вздыхала и поневоле стояла перед парнем еще минуту-другую. Что она могла поделать? Попытка уйти приводила лишь к тому, что Тихон хватал ее за плечи и держал перед собой или обещал завтра же подкараулить снова, чтобы наглядеться вволю. Лучше стоять послушно, чтобы два-три дня потом можно было чувствовать себя спокойно.
Пробовала Ланя пригрозить.
— Уходи! А то закричу, позову на помощь.
— Зови! Придет выручка — скажешь: спасите, не давайте на меня смотреть? Или прямо объявишь: влюбился вот дурак, признаньем донимает?.. Это я и сам кому хочешь доложить могу: влип по уши!
И вправду, кто и как помог бы ей? Нельзя же заткнуть Тихону рот. Он не хулиганил, не пугал, он на самом деле готов был во всеуслышанье объявить о своей любви. И без того стыдно, а тогда на люди не показывайся. Убедившись, что угрозами пария не проймешь, девушка положилась на последнее средство — терпение. Поймет же в конце концов Тихон, что ничего и никогда не добьется! Постоит вот так пять, десять, ну двадцать раз — и одумается.
