Николай Чебаевский - Если любишь
Но и причинять девушке лишнюю боль напоминанием о нелепой смерти родителей не стоило. Александра Павловна не стала расспрашивать, как Ланя живет с сестренками, в чем нуждается, а предложила деловито:
— Пригласила я тебя, Ланя, вот зачем. Не пошла бы ты, пусть на время, до весны, телятницей?
Сказала это Александра Павловна с озабоченным видом, точно положение было безвыходное и другого работника, кроме Лани, найти никак невозможно.
— Я бы пошла, но… — Ланя замялась. — Сестренок не с кем оставить.
— Конечно, с девочками трудно. Но ведь все равно тебе нужно где-то работать. И сестренки не такие уж маленькие. Давай-ка вместе подумаем, как лучше сделать.
Она достала из ящика лист бумаги, остро отточенный карандаш (сказывалась учительская привычка работать над тетрадями и книгами с карандашом) и стала составлять расписание.
— Телят мы тебе дадим подростков, с ними полегче. А распорядок дня будет примерно такой…
Сообща распределили все: когда вставать, на ферму идти и возвращаться, когда дома хлеб печь, обед готовить.
— Видишь, вполне укладываешься. Даже на танцы иногда можно сбегать.
— Не умею я танцевать, — покраснела Ланя.
— Научишься!.. Так договорились, пойдешь в телятницы?
— Конечно, пойду, спасибо вам, — сказала Ланя, растроганная теплой беседой с председательницей. Тем более, что дома-то с родителями никогда такой беседы не бывало.
Ланя пообещала завтра же выйти на работу, попрощалась и быстро пошла к двери. На пороге оглянулась. Александра Павловна ласково смотрела ей вслед. И Ланя с благодарностью подумала: сколько у Александры Павловны больших, серьезных дел, а все-таки занялась вот ее, Лани Синкиной, личными делами… И Максим, и Тихон, и вот теперь Александра Павловна — все так заботливо отнеслись к ней. Так с чего же она вообразила, что никому не нужна? Не люди от нее, а сама она, выходит, отгородилась ото всех. Прислушалась к дурной болтовне каких-то брехунов. Хватит, надо за ум браться.
— Спасибо вам, Александра Павловна! — еще раз сказала Ланя и выбежала на улицу.
Назавтра в половине шестого утра Ланя отправилась на ферму. Встретили здесь девушку не столь приметливо, как председательница, зато более шумно. Бригадир, юркий маленький мужчина с бакенбардами (носил он их не ради оригинальности, а потому, что на правой щеке у него было угольно-черное родимое пятно) приветствовал Ланю так, будто лозунги на площади выкрикивал:
— Рады пополнению! Молодежь — наша надежда, а с десятилеткой — гордость! Берись за дело, чтобы оно в руках кипело!
Василий Васильевич Пихтачев, бригадир молочной фермы, не был пустомелей, голова которого начинена готовыми фразами. Просто было у него неуемное пристрастие говорить в торжественные минуты приподнято. А начало трудового пути — разве не торжество в жизни Синкиной? Тем более, направила ее на ферму сама председательница и попросила встретить повнимательнее.
И вот Ланя осталась одна, полной хозяйкой. Нехитры были ее обязанности. Взяла коня, поехала за сеном — сенной двор рядом, пригорожен к другому телятнику. Потом с возом заехала в телятник, не слезая с саней, двигаясь вдоль яслей, вилами сбросила каждому теленку порцию. После кормления повыкидывала деревянной лопатой, окованной железом, навоз. Перепрягла лошадь в другие сани, на которых стояли две бочки, потрусила на речку, начерпала в них воды из проруби и, вернувшись в телятник, вылила эту воду из бочек в корыта. После водопоя привезла из траншеи силос, задала телятам, подкормила слабеньких концентратами, а на ночь накидала в ясли овсяной соломы.
И все. Можно идти домой.
Короток зимний день. Темнота уже опустилась на село. Рассекая ее, из окон падают на улицу длинные полосы света. Снег в палисадниках весь в текучих искрах — гонит ветерком тихую поземку, и снежинки одна за другой сверкают светлячками. На деревьях — пышная бахрома куржака. Когда ветер изредка дунет порывом — с веток осыпаются, будто с новогодней елки, праздничные блестки.
Однако настроение у Лани не праздничное. Нехитрый, но нелегкий труд — накормить, напоить полсотни телят. Болят с непривычки руки, ломит поясницу, ноги еле шагают. А еще дома немало дел. Истопив печь, приготовив ужин и завтрак на следующее утро, подоив и накормив коровенку, Ланя лишалась последних сил. Если и оставалось свободное время, то не манило уже ни в клуб сходить, ни дома книгу почитать.
Ланя тушила свет и забиралась вместе с сестренками на кровать. Второй кровати в доме не было. Родительскую деревянную, до невозможности старую и скрипучую, девушка изрубила на дрова. К тому же вместе спалось спокойнее, меньше одолевали ночные страхи. И сестренки, которые днем все еще заметно чурались Лани, ночью с удовольствием принимали ее к себе в постель, жались с обеих сторон, словно ища защиты. И это постепенно сближало их.
Зато когда приходили Максим и Тихон (почему-то они являлись теперь всегда вдвоем), в доме сразу становилось весело. А если прибегала еще и новая Ланина подружка, телятница Шура Чернова, тогда весь вечер, не умолкая, звучали оживленные голоса, раздавался смех. Усталость с Лани как рукой снимало. И все домашние дела завершались легко и быстро.
Ланя никого не винила в том, что на плечи ее легла такая ноша, — ни свою неласковую долю, ни тем более Александру Павловну, посоветовавшую взяться за выращивание телят. Девушка видела: и в телятнике можно работать с удовольствием. Рядом с ней, во второй половине корпуса, за таким же молодняком ухаживала Шура, и на нее было любо поглядеть. Все она делала с азартом, а вечерами хотя и говорила со вздохом: «Ох, устала до невозможности!», лицо ее светилось улыбкой. Похоже, сама эта усталость была ей приятна.
— Что-то ты, девка, больно сонная. Ходишь — нога за ногу заплетается, — прямо сказал бригадир Лане. — Этак недолго и на ровном месте спотыкнуться. Давай стряхивай с себя дурную хмарь, пока не поздно!
Сказал — как отрубил. И, считая, что все растолковано яснее ясного, круто повернулся, ушел. Зоотехник попытался смягчить слова бригадира.
— Ничего, со временем все встанет на свое место. Есть у меня такое предчувствие: будет из тебя, Ланя, добрый животновод.
Девушка недоверчиво усмехнулась: успокоительные Слова!.. А чего ее утешать? Ничуть ее это не расстраивает. Просто нет желания ухаживать за телятами. И все. Одна исполнительность… Надо же где-то работать, тем более, что ты старшая в семье и на твоем иждивении сестренки. Да и вообще Ланя не могла бы сказать, какая ей профессия по сердцу, о какой работе она мечтает. Раньше собиралась пойти в медицинский, но то были детские мечты. Возникли они, наверное, потому, что нравилась фельдшерица — мать Максима. Теперь эта мечта давно уже потускнела, а другие отчего-то не возникали.
Но однажды, придя на работу после обеда, Ланя увидела на дверях телятника листок из школьной тетради. Не заметить его было нельзя. Приколотый кнопками на самом видном месте как раз на уровне человеческого роста, над дверной скобой, листок этот привлек бы внимание и без всякого оформления. А он оформлен был броско. Наверху цветным карандашом нарисованы по углам две взбрыкивающие телки. В центре синими чернилами выведено:
«Дорогая подружка! Вызываю тебя на соревнование: у кого лучше будут к весне телята. Давай потягаемся, а?.. Шура…». Внизу напротив друг друга стояли, подбоченясь, две девчонки. Головы у них вскинуты, носы потешно задраны. Очевидно, каждая непомерно гордится собой.
Сначала Ланя растерялась. Она совсем не ожидала, что ее вызовут на соревнование. Да еще таким образом… Ну и Шурка! Сказала бы лично при встрече или на «декадке», когда доярки, телятницы, скотники собираются в красном уголке для обсуждения итогов каждой минувшей десятидневки. Потом задумалась: почему Шура решила вызвать ее? Ясно же, кто победит… Хотя так ли все уж ясно? Пусть нет у нее, у Лани, любви к делу. Однако телята неплохие. Зоотехник вот говорит — исполнительность тоже много значит. Будет стараться, рацион всегда выдерживать, ухаживать как положено — вдруг да и не отстанет от Шурки? Вот бы все удивились!
Ланя еще раз изучающе поглядела на листок и расхохоталась. Она обнаружила, что краснолицые телятницы с задранными носами здорово похожи на них с Шуркой. У одной — громадные, как фары, с лучами-ресницами глаза: это, конечно, Ланя. У другой — скулы с гусиное яйцо, глазки-щелочки: так Шурка окарикатурила себя. И все-таки похоже, потому что подчеркнуты, увеличены до неправдоподобия самые характерные черты лица. «Ой, Шурка! Ой, уморила! — восхищенно подумала Ланя. — Надо же так нарисовать: будто в «Крокодиле»!»
А Шура неслышно подошла, стала позади подруги.
— Как, принимаешь вызов? — спросила она, когда Ланя вдоволь насмеялась.
Ланя вздрогнула от неожиданности, потом закатилась смехом.
